Слова подвижнические (Репринт изд. 1911 г.)

Въ этой лютой брани не всегда бываетъ побѣда цѣломудрія, потому что человѣкъ и ради искушенія оставляется безъ помощи. Но горе немощному, искушаемому въ сей испытующей брани, потому что брань сія пріобрѣла величайшую силу вслѣдствіе привычки[567], полученной ею отъ тѣхъ, которые сами себя предаютъ на пораженіе сочетаніемъ[568] съ своими помыслами.

Остерегайтесь, возлюбленные, праздности, потому что въ ней сокрыта дознанная смерть: ибо безъ нея невозможно впасть въ руки домогающихся плѣнить инока. Въ оный день Богъ осудитъ насъ не за псалмы, не за оставленіе нами молитвы, но за то, что опущеніемъ сего дается входъ бѣсамъ. А когда найдутъ они себѣ мѣсто, войдутъ и заключатъ двери очей нашихъ, тогда мучительски и нечисто исполнятъ на насъ то, что дѣлателей[569] ихъ подвергаетъ Божественному осужденію и жесточайшему наказанію; и содѣлываемся мы подручными имъ за опущеніе сего маловажнаго[570], но что́, какъ написано мудрѣйшими, ради Христа дѣлается достойнымъ попеченія. Кто воли своей не покоряетъ Богу, тотъ покорится противнику Его; а потому сіе[571], представляющееся тебѣ малымъ, вмѣнится тебѣ въ стѣну, ограждающую отъ плѣняющихъ насъ. Совершеніе сего[572] внутри келліи установлено мудрыми, содержащими церковный чинъ, для охраненія нашей жизни Духомъ откровенія. Опущеніе сего[573] у немудрыхъ признается маловажнымъ. Поелику не берутъ они въ разсмотрѣніе происходящаго отъ того вреда, то и начало и {363} средина пути ихъ — необузданная свобода, которая есть матерь страстей. Лучше стараться не опускать сего малаго[574], нежели нежеланіемъ стѣснять себя давать мѣсто грѣху. Ибо неумѣстной этой свободы конецъ — жестокое рабство.

Пока живы у тебя чувства, то для встрѣчи со всѣмъ, что случается, почитай себя мертвымъ; потому что во всѣхъ членахъ твоихъ не умалится грѣховное разжженіе, и не возможешь пріобрѣсти себѣ спасенія. Если кто изъ монаховъ скажетъ[575] въ сердцѣ своемъ, что остерегается сего, то, значитъ, не хочетъ уразумѣть, когда заушаютъ его. Кто обманетъ друга своего, тотъ по закону достоинъ проклятія; а кто обманываетъ самъ себя, тотъ какое понесетъ наказаніе за то, что, зная зло лукаваго дѣла, прикрывается незнаніемъ? А что знаетъ онъ, это показываетъ обличеніе совѣсти. То и мучитъ его, что знаетъ онъ, въ чемъ притворяется незнающимъ.

О, какъ сладостны поводы къ страстямъ! Человѣкъ можетъ иногда отсѣчь страсти; вдали отъ нихъ наслаждается тишиною, и веселится, когда прекращаются онѣ; причинъ же страстей не можетъ отринуть. Поэтому искушаемся и нехотя, и печалимся, когда мы въ страстяхъ, но любимъ, чтобы оставались въ насъ поводы къ нимъ. Грѣховъ себѣ не желаемъ, но приводящія насъ къ нимъ причины принимаемъ съ удовольствіемъ. Поэтому вторыя дѣлаются виновными въ дѣйственности первыхъ. Кто любитъ поводы къ страстямъ, тотъ невольно и нехотя становится подручнымъ, и порабощается страстямъ. Кто ненавидитъ свои грѣхи, тотъ перестаетъ грѣшить; и кто исповѣдуетъ ихъ, тотъ получитъ отпущеніе. Невозможно же человѣку оставить навыкъ грѣховный, если не пріобрѣтетъ прежде вражды ко грѣху, и невозможно получить отпущеніе, прежде исповѣданія прегрѣшеній. Ибо исповѣданіе согрѣшеній бываетъ причиною {364} истиннаго смиренія; смиреніе же — причиною сокрушенія, послѣдующаго въ сердцѣ отъ стыда.

Если не возненавидимъ того, что достойно порицанія, то, пока носимъ это въ душахъ своихъ, не можемъ ощутить зловонія и смрада дѣйственности этого. Пока не отринешь отъ себя того, что неумѣстно, до тѣхъ поръ не уразумѣешь, какимъ покрытъ ты срамомъ, и не уразумѣешь стыда отъ сего. Когда же бремя свое[576] увидишь на другихъ, тогда уразумѣешь лежащій на тебѣ стыдъ. Удались отъ міра, и тогда узнаешь зловоніе его. А если не удалишься, не уразумѣешь (насколько онъ смраденъ); напротивъ же того, скорѣе какъ въ благоуханіе облечешься въ зловоніе его, и наготу стыда своего будешь почитать завѣсою славы.

Блаженъ, кто удалился отъ міра и отъ тьмы его, и внимаетъ себѣ единому. Ибо прозорливость и разсудительность не могутъ дѣйствовать въ томъ или служить тому, кто проводитъ жизнь въ дѣлахъ суетныхъ. Да и какъ возмущаемая его разсудительность въ состояніи будетъ различать, что должно? Блаженъ, кто вышелъ изъ помраченія упоенія своего, и на другихъ усматриваетъ, какова ненасытимость симъ упоительнымъ чадомъ! Тогда познаетъ онъ собственный свой стыдъ. А пока человѣкъ носитъ въ себѣ чадъ упоенія грѣхами своими, сколь благолѣпнымъ кажется ему все, что ни дѣлаетъ онъ! Ибо, какъ скоро природа выходитъ изъ своего чина, то все равно — упоена ли она виномъ, или похотями[577]: потому что то и другое выводитъ изъ надлежащаго состоянія, и тѣмъ и другимъ одинаковое разжженіе производится въ тѣлѣ, вмѣщающемъ въ себѣ это; хотя способы различны, но смѣшеніе[578] одно. И хотя одинаково измѣненіе[579], но различія причинъ бываютъ {365} не равныя, различаются же онѣ и по воспріимчивости каждаго[580].