Читаем Словарь лжеца полностью

Частенько выпадало Трепсвернону припоминать учебник своих школьных дней, заполненный грамматическими упражнениями и таблицами. Одна страница его требовала от учеников расставить следующие глаголы согласно их темпу: прогуливаться, вышагивать, семенить, ковылять, ступать, шагать, плестись, скакать, бежать, топать, шаркать, брести и тащиться. Трепсвернона еще раз пронесло мимо оркестра. Он прогуливался marcia moderato. Он вышагивал allegro, семенил adagietto. Перехватил взгляд официанта и обозначил еще виски. Все вокруг смеялись и произносили тосты, мазки рукавов обнажали полоски голой кожи, а зубы скалились. Он ковылял larghissimo, выступал ad andantino, он шагал moderato. В залу, должно быть, уже набилось человек двести, и все они вроде бы отменно развлекались. Он плелся grave, он скакал vivacissimo.

Возможно, вероятностью оставалась надежда на то, что, стоит выдержать необходимый час светской учтивости и можно будет незаметно просочиться в дверь наружу. Трепсвернон решил постоять за одним особенно пышным растением в горшке, дабы избежать дальнейших знаков внимания челяди и Фрэшема. Здесь и отсчитает он оставшиеся до урочного часа минуты в относительной безопасности листвы растения в горшке. Оно было огромно, высотою с самого лексикографа, а листья его были широки и понуры. Трепсвернону не хотелось выглядеть так, будто он за него ускользает. Целый день в конторе он провел в попытках определить этот глагол и остро сознавал теперь, что ускользать может нести в себе определенное зловещее намерение, если за ускользающим кому-то случится наблюдать. Вместе с тем ему нравилось, что ускользать (гл.) может легко соскальзывать в скользить (гл.) – и творимое тайком становится изящным. Все дело лишь в осанке и, быть может, в той же причине, почему Фрэшем казался обаятельнее него. Трепсвернон решил, что любые обвинения в том, что он ускользает, лучше всего опровергнуть тем, что он возьмется слегка пружинить в коленях, а локти станет держать прижатыми к корпусу. Так вот и вышло, что, одержимый теперь фактом того, что относится к числу прирожденных ускользателей человечества, Трепсвернон прыгуче скользнул в то, что в самом тезаурустичном расположенье своем мог бы определить как древесную зелень растения в горшке, не потревожив ни единого листика.

И ускользнул он прямиком в молодую женщину, которая там уже пряталась.


Женщина слегка хохлилась, ее застали за поеданием ломтя именинного торта. Они воззрились друг на дружку – обе брови у каждого взметнулись синхронно и выгнулись тождественными углами изумленья. Выражения изменились совместно: брови одновременно грависом, затем акутом, после чего циркумфлексом ò ó ô, обозначая сим потрясенье, затем скрытность, а уж после этого попытку невозмутимости. Торт свой она разместила в расшитом стеклярусом ридикюле, не отводя от Трепсвернона глаз, а потом расправила плечи, и лексикограф, уже достаточно пьяный, чтобы трактовать сие как приглашение к обозначению дальнейших действий, прочистил горло.

– –, – произнес он. Поразмыслил немного и продолжил шепотом: – Прошу меня простить. Я не осознавал, что это растение занято.

Одета она была в нечто горличье-серого оттенка с жемчужинами величиною с глаза или лягушачью икру, нет, что-то прелестнее, не обязательно же всегда быть приблизительным, то был крупный жемчуг у нее на шее. А шея у нее была весьма бела. Почему он пялится на ее шею? Трепсвернон забыл шепелявить. Голова его резко мотнулась в сторону толпы, видимой сквозь растение в горшке, но прежде он успел заметить, что три листа отогнулись из-за ее прически, когда она сделала шаг назад, глубже под сень растенья. Он потряс головой, дабы принудить себя к сосредоточенью.

– Насчет этого не беспокойтесь, – говорила молодая женщина. – Это растение располагает отчетливым преимуществом того, что рекомендовано целиком и полностью. – Трепсвернону она протянула руку. – Д-р Ливингстон, я полагаю?[7] – Выражения их лиц поменялись от недоверия к совместному добродушному тайному сговору: ō õ. Тихонько и невозможно, а также откровенно непрактично Трепсвернон заподозрил, что влюбился.

– Не уверен, что добрый доктор был сюда зван. – Он ступил поглубже в растение и щелкнул каблуками.

– В таком случае, – произнесла она, – можно сказать, что кое-кому крупно повезло.

– Вы тоже не хотите здесь быть? – Трепсвернону сделалось любопытно, стоит ли он ровно, как подобает, и он попробовал как-то иначе разместить позвоночник в пространстве.

– Я б не могла вам этого сказать. – Женщина перевела взгляд так, что тот стал отраженьем его взгляда, и направила его назад, в залу. – Полагаю, вы тоже замыслили побег?

Перейти на страницу:

Все книги серии Подтекст

Жажда
Жажда

Эди работает в издательстве. И это не то чтобы работа мечты. Ведь Эди мечтает стать художницей. Как Артемизия Джентилески, как Караваджо, как Ван Гог. Писать шедевры, залитые артериальной кровью. Эди молода, в меру цинична, в меру безжалостна. В меру несчастна.По вечерам она пишет маслом, пытаясь переложить жизнь на холст. Но по утрам краски блекнут, и ей ничего не остается, кроме как обороняться от одолевающего ее разочарования. Неожиданно для самой себя она с головой уходит в отношения с мужчиной старше себя – Эриком. Он женат, но это брак без обязательств. Его жена Ребекка абсолютно не против их романа. И это должно напоминать любовный треугольник, но в мире больше нет места для простых геометрических фигур. Теперь все гораздо сложнее. И кажется, что сегодня все барьеры взяты, предрассудки отброшены, табу сняты. Но свобода сковывает сердце так же, как и принуждение, и именно из этого ощущения и рождается едкая и провокационная «Жажда».

Рэйвен Лейлани

Любовные романы

Похожие книги

Последний рассвет
Последний рассвет

На лестничной клетке московской многоэтажки двумя ножевыми ударами убита Евгения Панкрашина, жена богатого бизнесмена. Со слов ее близких, у потерпевшей при себе было дорогое ювелирное украшение – ожерелье-нагрудник. Однако его на месте преступления обнаружено не было. На первый взгляд все просто – убийство с целью ограбления. Но чем больше информации о личности убитой удается собрать оперативникам – Антону Сташису и Роману Дзюбе, – тем более загадочным и странным становится это дело. А тут еще смерть близкого им человека, продолжившая череду необъяснимых убийств…

Александра Маринина , Алексей Шарыпов , Бенедикт Роум , Виль Фролович Андреев , Екатерина Константиновна Гликен

Фантастика / Приключения / Прочие Детективы / Современная проза / Детективы / Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее