Словарь лжеца

Трепсвернон совершенно не привык к подобной мягкости, к такой вот равновесной беседе. Ощущалось все это как полнейшая бессмыслица. Его б ничуть не удивило, подсядь к ним из-за другого столика Болванщик или возникни из-за края сахарницы Кэрроллова соня и заговори о мышеловках, месяце, математике и множестве[12]. Либо так – либо прочие едоки спрятали свои нимбы и убрали ангельские арфы. Трепсвернон беспокоился, не забыл ли он, как правильно пользоваться столовыми приборами.

– В слоеном торте с заварным кремом есть определенная прагматика, – сказала София. – Так ли это называется? Когда слово просто есть – совершенно уместное, но отчего-то плоское? – Она выглянула в окно на толчею Уайтхолла. Трепсвернон узнал манеру, в каковой взгляд ее наобум смещался с одного прохожего на другого. Он тоже так делал, когда старался подобрать для чего-либо нужное слово, выманить его из забытого уголка ума. Заговорила она теперь медленно, старательно.

– Когда в слове прагматика мешается с флегматичностью, смешанной с пошлостью, смешанной с тупостью: чем такое называется?

Мной, подмывало сказать Трепсвернона. Он себя чувствовал пьяным. А она пьяна? Какой ужас. Какая прелесть. О чем она говорит и он ли завел эту беседу? Таким ли должен – или мог бы – оказаться разговор с самого начала? Беседа столь бессмысленная, и чудесная, и устрашающая.

– Так расскажите же мне о своей службе, – сказала София. – Вы всегда любили язык?

– Вы не будете возражать, если я не стану? – проговорил Трепсвернон. – Мы меня простите – мне не весьма удается рассказывать о себе.

София воздела брови.

– В человеке я это ценю.

– Я б лучше поговорил о вас, – сказал он.

– Ничего не могу вам рассказать, – последовал ответ, в коем вообще не было никакого смысла, но Трепсвернон изо всех сил сосредоточился на своем ломте торта и постарался выглядеть так, будто доволен ответом. Она же выглядела довольной тем, что дала его. Трепсвернон надеялся, что тем самым как-то не загнал их беседу в тупик.

– И по секрету, только между нами – я рада, что больше ничего не слышу о «Суонзби». Знаете, сколько фамилий пришлось мне выучить для вчерашнего празднования? Все закончилось тем, что мне пришлось расставлять их в голове по алфавиту: на А – алармист Апплтон, на Б – болтун Билефелд и так далее… на К – курьезные близняшки Коттинэм. – София загибала пальцы. – Наверное, у меня осталось место и для других букв, а под конец, разумеется, Фрэшем и ближе к началу этот странный гаргаризмик, а не человек, который вечно за ним таскается, этот Глоссоп…

– Сие довольно возмутительно, – произнес очарованный Трепсвернон.

– Не следует мне порочить добрый словарь. Да здравствует его грядущая публикация. Вы играете в шахматы? – спросила София, угощаясь канеле.

– Нет, но хотелось бы попробовать. – Беседа настолько осмысленная и совершенно чудесная именно потому, что ничего не значит, если не считать двух вовлеченных в нее людей. Устрашающая из-за напряженного старанья заполнить безмолвие особой разновидностью ничего-ния – чем-то вроде всего-ничего – и добиться того, чтобы безмолвие это казалось безыскусным?

София улыбнулась ему.

– Мне бы хотелось вас поучить! Знаете, а вы приснились мне в этом своем корнуоллском домике. – Вилка Трепсвернона зловеще лязгнула о его тарелку. – Я приехала к вам в гости, и мы играли в шахматы.

– Это кажется… это было б… – начал он, но она его перебила.

– Вам бы и шахматный лексикон понравился, я думаю, – произнесла она. – Вы когда-нибудь слышали о цугцванге?

– Цугцванг, – повторил Трепсвернон, не шепелявя. Если оно ей нравится, это станет его новым любимым словом.

– Чудесно, не правда ли? Это такое положение, в коем игрок вынужден делать ход, для себя невыгодный. Превосходное слово, ужасное ощущенье – как будто поймали на лжи.

любить (гл.), заполнять пустоту сахаром глазури и лечебными травами, либо беззаботной маленькой ложью, одной на двоих.

– Должен признаться, о шахматах мне известно мало, – произнес он.

– Оттуда можно почерпнуть множество превосходных оборотов.

– Чуть больше, чем шах или мат, – и я уже утрачу почву под ногами.

– Я могу многому вас научить, – произнесла она. – Все это, конечно, меняется вместе с модой. Знаете ли вы, что было время, когда игроки объявляли gardez, если королева попадала под удар? Или en prise. Но нынче предупреждать уже не принято. Вот вам и рыцарство.

Трепсвернону хотелось сообщить Софии, что от страха выглядеть идиотом у него перестала болеть голова. Он просто желал сказать, что в сей миг он устремлялся к тому, чтоб остаться боязливым идиотом на всю свою жизнь, и желал лишь, чтобы эта его жизнь состояла из таких бессмысленных мгновений, вновь и вновь, на веки вечные.

В окно рядом с ними что-то ударилось с жутким грохотом. Трепсвернон, у которого тут же включились сразу все отклики – драпать, драться и деревенеть – схватился за столик, и все приборы задребезжали.