Словарь лжеца

Трепсвернон закрыл глаза. Цвет взрыва пылал у него под веками и всего лишь на какой-то миг он ловил ртом воздух, а спину ему покрыла внезапная игристость пота. Цвет щипал-жалил ему зренье сполохом в точности тем же, как и в окно поезда днем. И то было не воспоминанье о напряженности оттенка, да и не внезапный рывок цвета поперек поля зренья, вынудивший Трепсвернона провести рукой по лицу и ослабить себе галстук: в ужас привел его сам цвет. Вспыхнул всеми оранжевыми оттенками кабинета д-ра Рошфорта-Смита и крапчатыми желтыми шкур суонзбийских котов; была в нем отчего-то и январская зелень Сент-Джеймзского парка, румянец пеликаньих окровавленных перьев и синева скрученно-лиственного лиможского фарфора из «Café l’Amphigouri». То был цвет, в каковом не было никакого смысла. Он щерился, как красный, млечно-мягкий и лимонно-наглый, кислый и едкий для глаза, звеня раскаленными добела изгибами и скользкими шершавыми лиловыми лизками.

Раздался шорох, далекий, но вместе с тем отчего-то близкий, за коим донеслось приглушенное самоцензурой ругательство. Трепсвернон дернулся – должно быть, уснул за конторкой. Глянул на часы Письмоводительской и прижал к груди портфель одним движеньем, рассчитывая, что разбудил его их перезвон и что в любой миг сейчас хлынут в двери сослуживцы, явившись утром в издательство. Но еще стоял вечер.

Он осознал, что звук, заставивший его шевельнуться, – некое ритмичное громыханье, доносящееся с этажа ниже.

– Алло? – позвал он тишину Письмоводительской.

Громыханье стихло. И за ним, тихонько, из угла донесся смех. Там располагалась лестница, ведшая в цоколь. Звук плыл наверх по лифтовому колодцу.

Трепсвернон взглянул на толстые пачки голубых каталожных карточек. Их там были сотни, тысячи – одна похожа на другую, если смешать их все вместе, его слова среди всех остальных слов.

Вот оно и есть, подумал он. То, что есть, есть. То, чего нет, того нет. Это оно ль? Оно и есть.

Донесся еще один смех, и Трепсвернон не ощутил при этом никакого триумфа. Он шатко воздвигся на ноги и принялся пробираться к шуму.

С – симуляция (сущ.)

– К этой что-то прилипло, – сказала Пип и наклонила карточку в руке к свету. Я подкатилась на стуле поближе, чтобы лучше рассмотреть. Действие это было не таким уж плавным, как мне бы хотелось: порожек лежал всего лишь за коротким отрезком ковра, но все равно потребовалось толчков шесть пяткой, чтобы до него доехать.

– Возможно, это просто пыль, – сказала я.

– Викторианская пыль.

– Вероятно, шерсть Титя, – сказала я.

Мы выискивали слова уже много часов, ставя под сомнение подлинность всех словарных статей до единой. Некогда знакомые и ожидаемые слова стали необъяснимы и нелепы, невозможно новехонькими: шарлатан, шпация и шутка – все они выглядели глупо. Чего ради монаршая особа зовется царицей – уж такое это слово-цаца, слово-мокрица? Целеустремленный видеть было так же экзотично и маловероятно, как Кецалькоатль.

– Мне кажется, это пух одуванчика, – продолжала Пип, держа в пальцах остаток чего-то и забавляясь с ним. Потом дунула.

В наш второй год свиданий и как только мы съехались, Пип купила книжку под названием «Язык цветов» (1857). Организованная по алфавиту и с причудливыми иллюстрациями, она описывала «значения» определенных цветков, флориографию (сущ.) и что может быть иметься в виду, если их включить в букет. Некоторые помню: азалия означает «умеренность», белый клевер – «думай обо мне». Не так мило, но памятно сердечник означает «родительскую ошибку», а сукновальная ворсянка – «мизантропию». Над этими двумя последними мы смеялись, а потом на следующую нашу годовщину истратили изрядно денег на целые охапки сердечника и сукновальной ворсянки – нашу жуткую шутку-междусобойчик. Вместе они не очень хорошо сочетались, а ворсянка исколола нам все пальцы.

Первыми двумя в книжке были цветы с названиями «абатина» (что значило «изменчивость») и «азбучина» («говорливость»). Я так и не нашла ни флориста, ни питомник, где их можно было б достать, да и никто не признавал, что знает, как они выглядят.

Пип выпустила остаток может-одуванчика, может-ничего из руки на пол и вернулась к своим каталожным карточкам.

– Я вижу, к причуднику присматривались, – произнесла она через некоторое время.

– Одно из первых слов, которые я глянула, когда мне досталась эта работа.

– Вот тебе и гейская повестка дня. Искать своих, – сказала Пип. Затем: – Ой!

– Что? – Я напряглась, ручка занесена и наготове.

– А ты знала, что витютень – обозначение вяхиря?

Еще одна статья из «Языка цветов»: ветки туи означают «силу».