Словарь лжеца

Я читала, что существует такой моллюск, который называется исландским сиприном (Arctica islandica), также известный как океанский куахог. Куахог. Пузырь, а не слово, уютное и уродливое – и великолепное. Куахог – это слово нужно произносить под водой или с полным ртом. Некоторые слова просто созданы для спекулятивной ономатопеи. Правильно ли я напечатала ономатопею с первого раза? Ояебу. Ономатопея ономатопически значит «месить руками клавиатуру, бездумно, однако с надеждой».

«Новый энциклопедический словарь Суонзби» утверждает, что исландский сиприн – вид съедобного моллюска, что в понятиях слова сиприн у Виттиг превосходно намекает: можно поправлять или портить соль анекдота по собственному желанию. Я откочевала в Википедию и обнаружила, что обнаружен индивидуальный образчик исландского сиприна, проживший 507 лет, что сделало его «самым долгоживущим многоклеточным, не существующим колонией, чей возраст точно известен». Сиприн и точность, ваше здоровье: 507 лет назад Томас Уолси разрабатывал планы вторжения во Францию. В статье о древних съедобных моллюсках подчеркивалось, что «неизвестно, сколь долго [образчик] мог бы прожить еще, не будь он добыт живым экспедицией в 2006 году». Я вообразила морскую драгу, в ее дурном радио полно худших хитов того года, а они меж тем выкапывают благородную древнюю ракушку: «Лондонский мост» Ферджи, «Секси-Обрат» Джей-Ти, «Ты + Твоя рука» П!инк. Нельзя раскапывать такое граблями, подумала я тогда. А следом подумала: эта работа губит во способность сосредоточиваться.

Задумалась над тем, как датируют возраст съедобной ракушки, и над другими предложениями.

Существуют такие слова, у каких столь приятны консистенция, текстура, вкус, цвет, аромат, окружение, среда, поза, осанка, выгиб, растяжка, уют, высота, лунка; ясные, тепловатые, бурные, свирепые, жидкие, лакированные, медовые, застегнутые, соломой крытые, дроздом пропетые, в блесках слова. Нормальный рН этих слов – между 3,8 и 4,5, поэтому жгутся они будь здоров.

Полагаю, существовал человек по фамилии Скин. Полагаю, был и человек по фамилии Бартолин. В их честь назвали железы и протоки – точно так же, как в честь других именуют горы и существ. Я надеялась, что люди эти были добры.

Как глагол прятания я предпочитала слово секретить, а не что угодно связанное с наружностью. Засекречено где-то на мне.

Вы когда-нибудь слыхали слово Spinnbarkeit? Я – нет. Почему же у всех нас не было под рукой этих слов? Кто складировал их про запас?

– У них есть статья на причудницу, – сказала Пип, отрываясь от своей словарной страницы. – Но ах – «Устаревшее». Бедное слово вымерло.

Устаревание само по себе было еще одним прекрасным словом для ничегония. Засекреть его на себе и перласкрипи зубами, новым своим лексиконом.

Зазвонил мой конторский телефон, и я инстинктивно подскочила – у Пип не было того же павловского отклика на этот звук. Трель отрикошетила от поверхностей кабинета.

– Не… – произнесла я, но без толку. Пип уже стояла рядом с аппаратом, рука на трубке, и поднимала ее к лицу.

– Алло, – сказала она с такой бодростью, что предназначалась целиком и полностью мне. Последовало лишь легкое сомнение, когда она импровизировала, что ей следует говорить. – Кабинет Мэллори на проводе?

Я смотрела, как меняется выражение ее лица. Ей не хотелось, чтобы я заметила ее озабоченность, поэтому она выгнулась всем телом прочь от меня, как будто плечо ей вывернуло скользящим ударом.

* * *

Я хотела спросить, мистификатор ли это звонит. Хотела сказать, чтобы она положила трубку, и ощутила, как срабатывает во мне защитный механизм. Это моя головная боль, не ее. Он грозил мне, был моей причиной просыпаться от стука сердца в горле и ужасом, щиплющим меня за гортань. А ей полагалось рисовать каракули у себя на руках или петь в саду паба, или обнимать меня: этот карикатурный голос и его злоба не должны ее касаться. Его словам полагается остановиться в дюйме от ее ушей и увянуть в воздухе.

Я осознала, что у меня нет слов для того, на что я способна, лишь бы ее оберечь.

Т – тартюф (сущ.)