Человек, переживший эти ужасные страдания, был жив. Иногда он слегка шевелился и стонал при каждом вздохе. Он безучастно смотрел на друга и вскрикивал, если тот к нему прикасался. В этой страшной агонии он хватался за землю, на которой лежал, его руки сжимали листья, веточки, грязь. Он не мог произносить членораздельные звуки, поэтому нельзя было понять, чувствует ли он что-то помимо боли. Выражение его лица молило о чем-то, в глазах застыла просьба. О чем?
Ошибиться было невозможно: капитан не раз видел это выражение в глазах тех, чьи губы еще могли произнести единственную просьбу — даровать им смерть. Сознательно или бессознательно, это корчившееся от боли подобие человека, этот пример величайшего страдания, этот сварганенный вручную симбиоз человека и животного, этот жалкий, негероический Прометей умолял все, всех, весь внешний мир подарить ему забвение. Земле и небу, деревьям, людям, всему, обладающему сознанием или подсознанием, воссылало молчаливую мольбу страдание в человеческом облике.
Действительно, мольба — о чем? В том, что мы делаем для самых ничтожных тварей, которые даже не просят нас об этом, мы отказываем несчастным из собственного вида: в блаженном освобождении, проявлении высшего сострадания, в coup de grâce.
Капитан Мэдвелл произнес имя друга. Он звал его вновь и вновь без малейшего успеха, пока не задохнулся от эмоций. Слезы струились по его лицу, застилали глаза, капая на мертвенно-бледное лицо внизу. Он ничего не видел, кроме размытого, трогательного зрелища, однако стоны стали отчетливее, часто прерываемые усиливавшимися вскриками. Капитан отвернулся, ударил себя по лбу и пошел прочь. Заметив его, свиньи подняли окровавленные рыльца, подозрительно осмотрели незнакомца и с дружным сердитым хрюканьем умчались. Конь с раздробленной снарядом передней ногой приподнял голову и жалобно заржал. Мэдвелл подошел ближе, вытащил револьвер, выстрелил несчастному животному между глаз и следил за его агонией, которая, к его удивлению, была долгой и мучительной, потом конь затих. Напряженные мышцы губ, открывавшие в жутком оскале зубы, расслабились; четкий, резко очерченный профиль говорил теперь о наступившем глубоком покое.
К западу, на дальнем холме с редкими деревьями, отблески заката почти совсем погасли. Стволы деревьев окрасились нежно-серым цветом, вершины утопали в тени, словно на них уселись огромные черные птицы. Приближалась ночь, и между капитаном Мэдвеллом и лагерем простирались мили призрачного леса. Он же стоял у трупа животного, утратив всякое представление о том, где находится. Глаза уставились на землю у его ног, левая рука безвольно свисала сбоку, правая все еще сжимала револьвер. Наконец он поднял голову, посмотрел в сторону умирающего друга и быстро направился к нему. Опустившись на одно колено, он поднял револьвер, прислонил дуло ко лбу несчастного и, отведя глаза, нажал на курок. Выстрела не было. Последний патрон он выпустил в коня.
Страдалец застонал, его губы конвульсивно задергались. Выступившая на них пена была кровавого цвета.
Капитан Мэдвелл встал и вытащил из ножен шпагу. Пальцами левой руки провел по ней от рукоятки до острия. Он держал шпагу прямо перед собой, словно проверяя, насколько владеет собой. Лезвие не дрожало, отблеск света на нем оставался неподвижным. Капитан наклонился, движением левой руки разорвал на умирающем рубашку, встал и установил острие шпаги прямо на сердце. На этот раз он не отвел взгляд. Сжав двумя руками рукоятку, он всей силой и тяжестью тела нажал на шпагу. Острие пронзило человеческое тело и уперлось в землю. Капитан Мэдвелл рухнул рядом. Умирающий вытянул ноги и в то же время рывком выбросил правую руку на грудь и так крепко ухватился за стальное лезвие, что костяшки пальцев заметно побелели. Из-за этого отчаянного, но тщетного усилия вытащить шпагу рана расширилась; ручеек крови, извиваясь, побежал по разорванной одежде. В этот момент из-за молодой поросли молча выступили вперед трое мужчин, до того скрывавших свое приближение. Двое из них были санитарами и несли носилки.
Третий был майор Крид Хэлкроу.
История о совести[10]