Словарь Сатаны

— Мистер Брун, как вы живете — дело вашей совести, но вы спасли мне жизнь, полагая, что заплатите вашей. До вчерашнего дня, до того момента, когда часовой стал проверять документы, я думал, что вы погибли, что судьба все же настигла вас, хотя из-за моего преступления вы легко могли сбежать. Стоило вам выйти из вагона, и перед расстрельной командой стоял бы я. Но в вас проснулось божественное сострадание. Вы поняли, как я устал, и пожалели меня. Вы стерегли мой сон, а когда пришло время прихода стражников, которые изобличили бы мое преступление, вы бережно разбудили меня. О, Брун, Брун, как это было благородно… как высоко…

Голос капитана дрогнул, слезы заструились по его лицу, заблистали в бороде и на груди. Он снова сел за стол, закрыл лицо руками и разрыдался. Воцарилась тишина.

Неожиданно зазвучала чистая мелодия горна, зовущая на «сбор». Капитан вздрогнул и оторвал от рук мокрое лицо — бледное как бумага. Снаружи, при солнечном свете, слышался шум строящихся людей, голоса сержантов, выкрикивающих имена личного состава, барабанная дробь — барабанщики проверяли свои барабаны. Капитан продолжил:

— Мне следовало повиниться и рассказать о вашем великодушии, тогда вас могли простить. Сотни раз я готовился это сделать, но каждый раз меня останавливало чувство стыда. Кроме того, вынесенный вам приговор был заслуженным и справедливым. Да простит меня Бог! Я так ничего и не сказал, а вскоре мой полк перевели в Теннесси, и я ничего не знал о вас.

— Все обошлось, сэр, — сказал Брун без видимых эмоций. — Я бежал и вернулся к своим — конфедератам. Хочу добавить, что перед тем, как дезертировать из рядов федеративных сил, я просил о демобилизации на основании смены убеждений. А на меня только наложили взыскание.

— Но если б я понес наказание за свое преступление, если б вы не подарили великодушно мне жизнь, принятую мною без всякой благодарности, вы не оказались бы снова перед лицом неминуемой смерти.

Узник слегка вздрогнул, и тень беспокойства пробежала по его лицу. Казалось, он был удивлен. В этот момент у входа в палатку появился лейтенант, адъютант командира, и отдал честь.

— Капитан, — объявил он, — батальон построен.

Капитан Хартроу взял себя в руки. Повернувшись к офицеру, он сказал:

— Лейтенант, идите к капитану Грэму и скажите, что я поручаю ему команду над батальоном и приказываю построить солдат как для парада. Этот джентльмен — дезертир и шпион, он должен быть расстрелян перед войском. Он пойдет с вами, без наручников и охраны.

Пока адъютант ждал у входа, двое мужчин в палатке встали и обменялись церемонными поклонами, после чего Брун вышел.

Через полчаса старого негра, повара, единственного, кто остался в лагере, кроме командира, так испугал оружейный залп, что он уронил котелок, который снимал с огня. Но несмотря на испуг и шипение, издаваемое содержимым котелка на углях, он услышал совсем рядом еще один выстрел — он лишил капитана Хартроу жизни, которую совесть не позволила ему дальше вести.

В соответствии с письмом, оставленным капитаном офицеру, который должен был сменить его на посту командира, Хартроу похоронили как дезертира и шпиона, без всяких знаков воинского отличия. И теперь в величественной тени гор, не знающих войн, эти двое спят в позабытых всеми могилах.

Паркер Аддерсон, философ [11]

— Ваше имя, заключенный?

— Завтра утром я его лишусь, поэтому нет смысла скрывать. Паркер Аддерсон.

— Ваш чин?

— Весьма скромный; офицеров слишком ценят, чтобы поручать им такое опасное дело, как шпионаж. Я сержант.

— Какого полка?

— Извините, но мой ответ, как я себе представляю, подсказал бы вам, какие войска стоят перед вами. А такого рода сведения, как и то, зачем меня послали к вам, не подлежат разглашению. — А вы не лишены остроумия.

— Проявите терпение — завтра я буду нем как рыба.

— Откуда вам известно, что завтра вы умрете?

— У шпионов, которых ловят ночью, есть такая примета. И она всегда сбывается.

До сих пор генерал не важничал, как положено офицеру высокого ранга у конфедератов, и даже улыбался. Но никто из подчиненных не строил иллюзий относительно счастливого исхода этой беседы на основании внешних признаков симпатии. Здесь не было доброжелательности или заразительного веселья, которое передалось бы присутствующим при этом людям — захваченному шпиону, который создал эту ситуацию, и вооруженному охраннику, приведшему шпиона в палатку и теперь наблюдавшему за ним издали при желтом свете свечи. Улыбка не входила в обязанности охранника — от него требовалось другое. Разговор возобновился — по сути, то было судебное разбирательство перед казнью.

— Выходит, вы признаете, что являетесь шпионом и пришли в мой лагерь в форме солдата конфедератов, чтобы добыть информацию о числе и диспозиции войска?

— Меня интересовало только число военнослужащих. Расположение мне известно, оно удручает.