Словарь Сатаны

Этого молодого ординарца мы уговорили — какие аргументы приводились, не стану говорить — переодеться в женское платье и изобразить молодую леди. Когда мы, к своему удовольствию, нарядили его — прелестная получилась девушка, — то отвели в кабинет генерал-адъютанта и усадили на диван. Этот офицер был посвящен в тайну, как и все остальные, за исключением Хабертона и генерала; последний держался настолько важно, что мог бы нас осудить, чего нам совсем не хотелось.

Когда все было готово, я пошел к Хабертону и сказал:

— Лейтенант, в кабинете генерал-адъютанта сидит молодая женщина. Она дочь хозяина дома, повстанца, и, думаю, пришла посмотреть, кто сейчас тут живет. Никто из нас не знает, как с ней говорить, и мы подумали: может, ты поговоришь с ней, о чем надо, или, во всяком случае, как надо. Не спустишься ли к нам?

Лейтенант не возражал; он быстро привел себя в порядок и последовал за мной. Но пока мы шли по коридору к прекрасной леди, нам повстречалось грозное препятствие — сам генерал.

— Послушай, Бродвуд, — обратился он ко мне неофициально, что означало, что он находится в хорошем расположении духа, — в кабинете Лоусона сидит прехорошенькая девушка — видимо, пришла с прошением о помиловании или о снисхождении. Пожалуйста, проводите ее ко мне. Не хочу обременять вас, молодых, такими делами, — прибавил он весело.

Положение складывалось щекотливое: надо было что-то предпринимать.

— Генерал, — начал я, — не думаю, что дело этой дамы настолько важное, чтобы отнимать ваше время. Это медсестра из санитарного комитета, она ищет медикаменты для лечения оспы в своей больнице. Я прослежу за этим.

— Тебе не надо беспокоиться, — сказал генерал, — я прикажу Лоусону этим заняться.

Ах, храбрый генерал, я и не думал, глядя вслед удаляющейся фигуре и радуясь успеху своей хитрости, что не пройдет и недели, как он будет лежать «мертвый на поле брани»[33]! Но не только над ним из нашего небольшого военного воинства простер свои крыла ангел смерти, и не только он мог слышать их шум. Спустя несколько дней, в хмурое декабрьское утро, за час до рассвета и до десяти утра, мы, ввосьмером, верхом на лошадях стояли на обледеневших холмах и ждали, когда генерал Смит откроет огонь в нескольких милях справа от нас. Под конец сражения нас было трое. Теперь остался один. Потерпите его еще немного, молодое поколение; он только один из ужасов войны, отбившийся от своего времени и попавший в ваше. Он — всего лишь безвредный скелет на вашем празднике и танце в честь мира; на ваш смех и топот ног он отвечает пощелкиванием костяшек и кивками черепа — хотя при подходящем случае с лучшим из вас он может немного сплясать.

Войдя в кабинет генерал-адъютанта, мы увидели, что там собрался весь штаб. Сам генерал-адъютант, сидя за столом, изображал страшную занятость. Интендант играл в карты с военным врачом. Остальные разбрелись по помещению, читая или беседуя тихими голосами. На диване, в укромном, слабо освещенном уголке, в отдалении от других групп сидела под вуалью «леди», глаза ее были скромно потуплены.

— Мадам, — обратился я к ней, подходя с Хабертоном, — этот офицер с удовольствием будет содействовать вам во всем, что в его силах. Поверьте мне.

Поклонившись, я отошел в дальний угол комнаты и принял участие в шедшем там разговоре, хотя не имел ни малейшего понятия, о чем он, и мои замечания были совершенно не по существу. Наблюдательный человек непременно заметил бы, что все мы напряженно следим за Хабертоном и только притворяемся, что заняты другим.

А на него стоило поглядеть: парень был просто edition de luxe[34] книги «Турвейдроп[35] о манерах». Пока «леди» медленно пересказывала свои обиды на беззаконие наших военных и упоминала отдельные случаи неуважительного отношения к правам собственности — среди них угрозой нашему собственному спокойствию прозвучала жалоба на кражу ее гардероба, — выражение сочувствия на красивом лице Хабертона было верхом актерского мастерства. Его почтительные и согласные кивки в ходе ее рассказа были так совершенны, что невозможность их удержать, поместить куда-нибудь под стекло для назидания и наслаждения потомства ранила сердце. И еще негодник постепенно подвигал свой стул все ближе и ближе к диванчику. Раз или два он оглядывался, чтобы узнать, не наблюдают ли за ним, но мы, казалось, позабыли обо всем на свете, кроме своих занятий. Слышались лишь приглушенный рокот нашей беседы, мерное постукивание карт по столу и яростный скрип ручки генерал-адъютанта, покрывавшего бессмысленными словами страницу за страницей. Нет, были еще звуки — отдаленный гул тяжелых орудий, за которым следовал полет приближающегося снаряда. Враг развлекался.