Словарь Сатаны

— Надо было видеть Виски, когда он понял, что произошло! Вся его одежда — а в те дни он одевался так, что глаза слепило, — была безнадежно испорчена. Волосы слиплись как пакля, а лицо — насколько я мог видеть — стало белым как бумага. Он бросил на меня взгляд и тут же отвернулся, словно я в счет не шел; но тут стреляющие боли перекочевали из укушенного пальца в мою голову, и я потерял сознание. И потому не присутствовал на дознании.

— А почему ты потом держал язык за зубами? — спросил я.

— Такой уж у меня язык, — ответил он и больше на эту тему не распространялся. — После этой истории Виски стал еще больше пить и еще больше ненавидеть китайцев, однако не думаю, чтобы он особенно радовался, что расправился с А Уи. При мне он не задирал нос, но с такими важными персонами, как вы, держал себя по-другому. Он поставил этот камень и сам выдолбил надпись, и по ней видно, в каком он был настроении. На эту работу — между пьянками — у него ушло три недели; я выдолбил слова на его камне за день.

— А когда умер Джо? — спросил я довольно рассеянно, но от ответа у меня перехватило дыхание.

— Сразу после того, как я посмотрел на него через дырку в стене, тогда вы и подсыпали что-то ему в виски, чертов Борджиа.

Едва придя в себя от такого чудовищного обвинения, я чуть не задушил наглеца, но меня остановила внезапная мысль, пришедшая как откровение. Я устремил на него серьезный взгляд и спросил как можно спокойнее:

— А когда ты сошел с ума?

— Девять лет назад, — пронзительно выкрикнул Гофер, выставив вперед сжатые кулаки, — когда этот мужлан убил женщину, которая любила его больше, чем меня! Меня, который поехал за ней из Сан-Франциско, где он выиграл ее в покер! Меня, который охранял ее все годы, а негодяй, которому она принадлежала, стыдился ее и обращался по-свински! Меня, который ради нее хранил его проклятый секрет, пока этот секрет не разрушил его! Меня, который после того, как вы отравили это чудовище, выполнил его последнюю просьбу — положить его рядом с ней и поставить надгробие! С тех пор я не бывал на ее могиле — не хотел встречаться с ним.

— Встречаться? Но, Гофер, бедняга, он же мертв!

— Поэтому я его и боюсь.

Я проводил несчастного к телеге и на прощание пожал ему руку. Смеркалось, и когда я стоял у дороги в сгущающейся мгле, провожая взглядом смутные очертания удалявшегося фургона, вечерний ветер донес до меня звуки — энергичных ударов и голоса, разрезавшего тьму:

— Пошевеливайтесь, вы, чертовы неженки!

Один из близнецов [62]

Письмо, найденное среди бумаг покойного Мортимера Барра

Вы спросите меня, не сталкивался ли я в своей жизни, будучи одним из близнецов, с чем-нибудь противоречащим известным естественным законам? Тут судить вам; возможно, мы имеем в виду разные естественные законы. Вы можете знать то, что неизвестно мне, и то, что непостижимо для меня, может быть абсолютно ясно для вас.

Вы знали моего брата Джона — то есть знали, что это он, когда меня не было рядом; однако ни вы, ни, полагаю, никто другой не могли заметить между нами разницы, если мы сами того не хотели. Не могли и наши родители; «наши» — единственно подходящее местоимение при столь близком сходстве. Я говорю о брате Джоне, не будучи уверен, что его имя не Генри, а мое — не Джон. Нас поочередно крестили, но после, когда наносили крошечные татуированные метки, хирург сбился, и хотя на моем плече стоит буква «Г», а у брата — «Д», это не означает, что буквы нельзя поменять. В детстве родители различали нас в основном по одежде или по другим таким же простым приметам, но мы так часто менялись костюмами и всем прочим, желая перехитрить своих недругов, что родители прекратили тратить время на выяснение истины и, понимая трудность ситуации, стали звать нас обоих «Дженри». Я часто изумлялся отцовской снисходительности, он никогда не наказывал нас сурово за проделки, а так как мы были относительно послушными мальчиками и умеренно пользовались нашими возможностями смущать и раздражать взрослых, то сумели избежать строгих наказаний. На самом деле наш отец был на редкость добрым человеком и, думаю, в глубине души наслаждался розыгрышами.

Вскоре после переезда в Калифорнию, в Сан-Хосе (где единственным подарком судьбы стало знакомство с таким добрым другом, как вы), наша семья, как вы знаете, развалилась: наши родители скончались в одну неделю. Отец умер разоренный, дом продали за долги. Сестры вернулись к родственникам на Востоке, а мы с Джоном благодаря вашей доброте получили в свои двадцать два года работу в Сан-Франциско, в разных кварталах города. Обстоятельства не позволяли нам жить вместе, и мы виделись не часто, иногда не больше раза в неделю. У нас было немного общих знакомых, и о нашем исключительном сходстве мало кто знал. А сейчас я как раз подхожу к предмету вашего вопроса.

Однажды, вскоре после нашего второго переезда, когда я ближе к концу дня шел по Маркет-стрит, ко мне обратился хорошо одетый мужчина средних лет и, сердечно поздоровавшись, сказал: