— Вам надо встряхнуться, — продолжил я, — что-то нужно делать, позвольте мне действовать. Вы сказали, что этот человек убил вашу сестру, и я вам верю, и еще — что он убьет вас, я верю и этому.
Она подняла на меня глаза.
— Расскажите мне все, — потребовал я.
— Ничего нельзя сделать, говорю вам — ничего. А если б я и могла что-то сделать, то не стала бы. Все это не имеет никакого значения. Мы пробудем здесь еще два дня; потом уедем, очень далеко! Если вы что-то видели, умоляю — молчите.
— Но это безумие. — Резкими словами я старался пробить брешь в ее отчужденности. — Вы обвинили его в убийстве. Если не проясните мне ситуацию, я обращусь к властям.
При этих словах девушка встрепенулась, но ее реакция мне не понравилась. Она гордо вскинула голову и сказала:
— Сэр, не вмешивайтесь не в свое дело. Это касается меня, мистер Морен, не вас.
— Это касается каждого человека в нашей стране — и во всем мире, — ответил я так же холодно. — Если вам не жаль собственной сестры, то мне, по крайней мере, есть дело до вас.
— Послушайте, — перебила она меня, — я любила сестру. Бог знает, как я ее любила. Но еще больше — словами это не выразить — я люблю его. Вы подслушали наш секрет, но воспользоваться этим и причинить ему вред вам не удастся. Я буду все отрицать. Ваше слово против моего — вот что будет. И думаете, власти поверят вам?
Ева улыбалась ангельской улыбкой, и я почувствовал — помоги мне, Боже, — что влюблен в нее по уши. Не знаю, догадалась ли она со свойственной ее полу интуицией о моих чувствах, но поведение ее вдруг изменилось.
— Обещайте, что впредь не будете вести себя неучтиво, — почти умоляюще произнесла она и дружески взяла меня под руку. — Пойдемте погуляем. Он не узнает — его не будет всю ночь.
В лунном свете мы прохаживались взад и вперед по террасе; она, похоже, забыла о недавней тяжелой утрате, ворковала и по-детски болтала о разных пустяках; я же молчал, ощущая неловкость и причастность к непонятной интриге. Для меня было откровением, что такое очаровательное и, безусловно, чистое создание спокойно, без зазрения совести обманывает мужчину, в безумной любви к которому только что признавалась и ради которой была готова даже пойти на смерть.
«Это что-то новое под луной», — решил я по своей неопытности.
Луна, должно быть, усмехнулась.
Перед расставанием я взял с нее обещание, что завтра, во второй половине дня — до ее окончательного отъезда, — мы отправимся на Старую мельницу, одну из давних построек Браунвилла, установленную в 1860 году.
— Если только его не будет, — серьезно сказала девушка, когда я отпустил протянутую ею на прощание руку и которой после этих слов тщетно пытался снова завладеть; ведь, как сказал один мудрый француз, мы находим женскую неверность очаровательной, если сами не являемся ее жертвами. В эту ночь, даруя свои милости, Ангел сна обошел меня.
В пансионате обедали рано, и после обеда мисс Мейнард, которая не вышла к столу, молча присоединилась ко мне на веранде, одетая в скромное дорожное платье. «Он», очевидно, отсутствовал. Мы медленно двинулись по дороге, ведущей к Старой мельнице. Девушка часто уставала и временами опиралась на мою руку, потом отпускала ее, а через некоторое время снова, довольно капризно, как мне казалось, прибегала к моей помощи. Ее настроение, или, точнее, смена настроений, было подобно солнечным бликам на морской волне. Она шутила над всем, словно никогда не слышала о такой вещи, как смерть, заливалась смехом по любому поводу, а потом сразу же, без перехода, напевала несколько тактов скорбной мелодии с таким чувством, что я отводил глаза, дабы она не заметила силу воздействия ее искусства или, напротив, безыскусности. А еще она говорила странные вещи, делая это в высшей степени необычно, и подчас подходила к самому краю бездонной пропасти знания, куда я и ступить боялся. Короче говоря, она была обворожительна во всех своих многочисленных проявлениях, и я на каждом шагу совершал новые и все более опасные эмоциональные безрассудства, был в высшей степени неосмотрительным, хотя следовало собрать все силы для сохранения душевного покоя.
У мельницы она даже не остановилась, а свернула на тропу, ведущую через стерню к ручью. Перейдя его по грубо сработанному мосту, мы продолжили путь по тропе, которая вилась вверх по холму к одному из самых живописных мест в округе. Эту вершину крутого склона, вздымавшегося над лесом на высоту нескольких сотен футов, называли Орлиным гнездом. Отсюда нам открылся великолепный вид на следующую долину и на холмы за ней в последних лучах заходящего солнца. В то время как мы следили за светом, растворявшимся в заполняющих долину сумерках, послышался звук шагов, и через мгновение перед нами предстал Ричард Беннинг.
— Увидел вас с дороги, — небрежно произнес он, — и тоже поднялся сюда.