Словарь Сатаны

Когда мне было девятнадцать лет, отец имел несчастье умереть. У него было отменное здоровье, и его неожиданная смерть за обеденным столом никого не удивила больше, чем его самого. Только утром пришло сообщение, что ему выдан патент на устройство, позволяющее бесшумно взламывать сейфы с помощью гидравлического давления. Руководитель патентного ведомства назвал устройство самым оригинальным, самым эффективным и продаваемым изобретением, какое он когда-либо видел, и мой отец уже предвкушал впереди обеспеченную и достойную старость. Понятно, что внезапная смерть стала большим разочарованием для него, но мать, славившуюся благочестием и покорностью воле Небес, эта утрата не так уж сильно расстроила. После обеда, когда тело моего бедного отца убрали с пола, она позвала нас в соседнюю комнату и сказала следующее:

— Дети мои, исключительное событие, свидетелями которого вы только что были, одно из самых неприятных в жизни добропорядочного человека, и, уверяю вас, мне оно тоже не доставило удовольствия. Верьте, что я не приложила к этому руку. Хотя, — прибавила она, потупив глаза в глубокой задумчивости, — хорошо, что он умер.

Эти слова она произнесла с такой убежденностью в их справедливости, что ни у кого из нас не хватило духу задать ей какой-нибудь вопрос. Изумление матери, когда кто-нибудь из детей вел себя неправильно, было для нас страшней всего. Однажды, когда в приступе раздражительности я позволил себе вольность и отрезал ухо младенцу, ее простые слова: «Джон, ты удивляешь меня!» — показались мне таким страшным выговором, что после бессонной ночи я пришел к ней весь в слезах и, бросившись на колени, воскликнул: «Прости, мамочка, что я удивил тебя». Так что мы все — в том числе и одноухий малыш — почувствовали: лучше всего принять как должное ее утверждение, что нашему дорогому папочке стоило умереть. Мамочка продолжала:

— Должна сказать вам, дети мои, что в случае внезапной смерти по неясным причинам, согласно закону, должен приехать коронер, который разрежет тело на куски и покажет их разным людям, а те осмотрят их и тогда объявят человека мертвым. За это коронер получает много денег. В нашем случае я хочу избежать болезненной формальности; ее никогда не одобрили бы… останки. Джон, — тут мамочка обратила свое ангельское лицо на меня, — ты образованный юноша и очень осмотрительный. Тебе предоставляется возможность отплатить добром за те жертвы, которые все мы принесли, чтобы ты получил надлежащее воспитание. Пойди и убей коронера.

Восхищенный этим неопровержимым доказательством материнского доверия и возможностью отличиться в том, что отвечало моим врожденным склонностям, я опустился на колени и поднес материнскую руку к губам, смочив ее благодарными слезами. Еще не пробило пяти часов, как я расправился с коронером.

Меня сразу же арестовали и бросили в тюрьму, где я провел ужасную ночь, не в силах уснуть из-за брани сокамерников — двух священников, богословское образование которых породило в их умах множество нечестивых мыслей и наградило несравненным по уровню сквернословия языком. Но ближе к утру они разбудили спящего в соседнем помещении тюремщика, который вошел в камеру и, осыпав священников грязными ругательствами, предупредил: если он услышит хоть слово брани, то даже духовный сан не помешает ему вышвырнуть их на улицу. После этого спор святых отцов протекал тише и закончился примирением, а я заснул мирным и живительным сном, каким спят только юные и невинные души.

На следующее утро я предстал перед Главным судьей, который, выступив в роли мирового судьи, провел предварительный допрос. Я заявил о своей невиновности и прибавил, что убитый был отъявленный демократ. (Моя добрая мать была республиканкой и с детских лет прививала мне принципы правильной системы правления и необходимость подавления фракционной оппозиции.) Судью-республиканца, избранного не без помощи урны со «скользящим»[91] дном, впечатлила эта убедительная речь, и он предложил мне сигарету.

— С вашего позволения, ваша честь, — начал прокурор, — я не считаю необходимым в данном случае использовать свидетельские показания. По законам нашего округа, вы исполняете здесь обязанности мирового судьи, решающего вопросы о предании обвиняемых суду. И потому ваш долг — решать. А показания и прения подвергают сомнению ваше право исполнить свой долг. Вот все, что я хотел сказать.

Мой адвокат, брат покойного коронера, встал и заявил: