Все стало ясно. Моего отца, какой бы ни была причина его «болезни» за столом (думаю, моя святая мамочка могла бы пролить свет на это дело), похоронили, несомненно, живым. Могилу случайно выкопали над трубой, о которой забыли, дойдя почти до нее; тело в гроб не положили, и отец, борясь за жизнь, сломал гнилую кладку и в конце концов попал в подвал. Понимая, что его не ждут в доме, и не имея другого, отец жил в подземном уединении иждивенцем и был свидетелем нашего процветания; это он поедал наши припасы и пил вино — ничем не лучше вора! В состоянии опьянения он почувствовал потребность в обществе — единственную симпатичную черту в пьянице; свое укрытие он оставил в самый неподходящий момент, чем навлек на своих близких непоправимую беду — такая ошибка несет в себе величие преступления.
Бунт богов[92]
Мой отец был дезодоратором дохлых собак, а матушка держала единственный в моем родном городе магазин, где продавалась кошачья еда. Их брак не был счастливым: разница в социальном положении явилась той пропастью, через которую не удалось перекинуть мостик из брачных обязательств. Союз двух несовместимых характеров оказался несчастливым и, как можно было предвидеть, закончился бедой. Однажды утром после обычных пререканий за завтраком отец встал из-за стола бледный и дрожащий от гнева, тут же отправился к обвенчавшему их приходскому священнику и крепко его отмолотил. Община осудила этот поступок, и прихожане были настолько возмущены поведением обидчика, что предпочли не вызывать его, а держать дохлых собак на своей территории, пока запах не выветривался сам собой. А городские власти смирились с тем, что старый жирный мастиф, расположившийся на городской площади, дышал так громко, что прохожим казалось, что неподалеку работает лесопилка. Услуги отца перестали пользоваться спросом. В это нелегкое время семья полностью зависела от торговли матери.
Ее бизнес был прибыльным. В нашем городе, самом старом в мире, кошки обожествлялись. Поклонение кошке стало у нас религией. Умножение и сложение кошек лежало в основе математики. Любое невнимание к желаниям кошки наказывалось весьма сурово в этом мире и в будущем, так что у моей доброй матери клиенты исчислялись сотнями. И все же при безработном отце и семнадцати детях она с трудом сводила концы с концами; наконец увеличивающийся разрыв между себестоимостью и отпускной ценой ее товара натолкнул матушку на уловку, оказавшуюся поистине гибельной: ей пришла в голову неудачная мысль отомстить горожанам, прекратив продажу кошачьей еды до отмены бойкотирования мужа.
В день, когда она воплотила свое решение на практике, магазин заполнили возбужденные клиенты; те, что не попали внутрь, заняли четыре улицы, образовав клокочущую, недовольную массу. Из толпы доносились крики, угрозы, ругань. Началось запугивание: угрожали разрезать на куски младших братьев и сестер на корм кошкам, но мать оставалась тверда как камень. Этот день стал черным для Сардасы, древнего и священного города, где происходили все эти события. Решение матери сохранялось в силе, и пятьдесят тысяч семьсот кошек заснули голодными!
На следующее утро горожане увидели прокламации, расклеенные ночью по всему городу агентами Федеративного союза старых дев. Этот старый и мощный союз заявлял от имени своего руководства, что бойкотирование нашего отца и ответный выпад матери подвергают серьезной опасности религиозные интересы. Далее в прокламации говорилось: если к полудню этого дня к мнению третейского судьи не прислушаются, старые девы объявят забастовку — что они и сделали.
Следующим актом этой печальной драмы стал бунт кошек. Эти священные животные, предвидя перспективу голода, устроили массовый митинг и прошли процессией по городским улицам, ругаясь и фыркая, как дьяволы. Этот бунт богов вызвал такой ужас, что многие благочестивые люди скончались от страха, и деловая жизнь города приостановилась, чтобы горожане могли достойно их похоронить и прочитать страшные прокламации.
Теперь дела обстояли хуже некуда. Между представителями разных лагерей проходили встречи, но никакого понимания достигнуто не было. Каждый аргумент тут же опровергался, а расхождение во взглядах, напротив, ужасно всем нравилось. Назревал новый страшный конфликт.
Не надо забывать, что отец мой был дезодоратором дохлых собак, но теперь он не мог делать свое полезное и скромное дело — никто его не нанимал. По этой причине дохлые собаки страшно воняли. А потом они нанесли удар! Из пустошей и из городских свалок, из придорожных канав, рвов и водоемов, из чистых ручейков и протухших каналов и рукавов рек — короче говоря, из всех мест, которые с незапамятных времен облюбовали собаки для своих дохлых сородичей и которые были навечно отданы им и их потомкам, — отовсюду двинулись они бесчисленной, омерзительной толпой. Собачье шествие растянулось на милю. Посредине города они столкнулись с процессией орущих кошек. Последние тут же изогнули спинки и распушили хвосты; дохлые собаки оскалили зубы, как делали это при жизни, и вздыбили сохранившуюся щетину.