Словарь Сатаны

Я поступил как последний дурак: не вцепился ему в горло и не столкнул вниз, в лесную чащу, а вместо этого стал плести какое-то вежливо-лживое объяснение. На девушку его внезапное появление произвело мгновенное и сильное впечатление. Ее лицо преобразилось от счастья, засияв неземной красотой: теперь в ее глазах горел не отблеск заката, а свет любви.

— Как я рада, что ты пришел! — воскликнула она, протягивая ему обе руки; и, поверьте, так оно и было.

Сев на землю, Беннинг стал подробно и живо рассказывать о дикорастущих цветах этой местности, которые он принес с собой. В середине одной остроумной фразы он вдруг остановился и устремил взор на Еву, которая, привалившись к дереву, рассеянно перебирала траву. Она испуганно вскинула глаза, словно почувствовав его взгляд. Затем поднялась, отбросила сорванную траву и медленно пошла от него прочь. Он тоже встал, не спуская с нее взгляда. В руках он по-прежнему держал пучок цветов. Девушка повернулась, словно хотела что-то сказать, но промолчала. Сейчас я ясно помню то, что тогда плохо осознавал: жуткий контраст между ее улыбкой и выражением неподдельного ужаса в глазах, встретившихся с упорным и властным взглядом мужчины. Не знаю, как это случилось и почему я не догадался об этом раньше; знаю только то, что с ангельской улыбкой на устах и с застывшим страхом в глазах Ева Мейнард прыгнула с обрыва, рухнув прямо на вершины растущих внизу сосен!

Как добрался я до рокового места и сколько это заняло времени, не могу сказать, но Ричард Беннинг был уже там, стоя на коленях возле бездыханного тела, которое раньше было женщиной.

— Она мертва — бесповоротно мертва, — холодно произнес он. — Пойду в город за помощью. Сделайте одолжение, побудьте пока рядом с ней.

Беннинг встал на ноги и пошел прочь, но через мгновение остановился и повернулся ко мне.

— Вы, конечно, видели, друг мой, — сказал он, — что она совершила этот поступок по собственной воле. Я не успел помешать, а вы, не зная состояние ее психики, ни о чем не догадывались.

Его поведение взбесило меня.

— Ваши проклятые руки ее не душили, но вы все равно убийца.

Ничего не ответив, он зашагал прочь. Вскоре из темноты леса донесся красивый, глубокий баритон — звучала ария из «Риголетто»: «La donna e mobile»[88].

Городские легенды

Несостоявшаяся кремация [89]

Ранним июньским утром 1872 года я убил своего отца — поступок, который в то время произвел на меня глубокое впечатление. Это произошло до моей женитьбы, когда я жил с родителями в штате Висконсин. Мы с отцом сидели в библиотеке нашего дома, деля награбленное нами за эту ночь. Добыча состояла главным образом из предметов домашнего обихода, и разделить ее поровну было делом нелегким. Все шло хорошо, пока мы делили скатерти, полотенца и тому подобное, серебро тоже было поделено почти поровну, однако вы и сами понимаете, что при попытке разделить один музыкальный ящик на два без остатка могут встретиться затруднения. Именно этот музыкальный ящик навлек несчастье и позор на нашу семью. Если бы мы его не взяли, мой бедный отец и до сих пор был бы жив.

Это было необыкновенно изящное произведение искусства, инкрустированное драгоценным деревом и покрытое тонкой резьбой. Ящик не только играл множество самых разнообразных мелодий, но и свистел перепелкой, лаял, кукарекал каждое утро на рассвете, безразлично, заводили его или нет, и сквернословил на чем свет стоит. Это последнее качество пленило моего отца и заставило его совершить единственный бесчестный поступок в жизни, хотя возможно, что он совершил бы и другие, останься он в живых: отец попытался утаить от меня этот ящик и заверял честью, что не брал его, мне же было как нельзя лучше известно, что он и самый грабеж задумал главным образом ради этого ящика.

Музыкальный ящик был спрятан у отца под плащом: мы переоделись в плащи, желая остаться неузнанными. Он торжественно поклялся мне, что не брал ящика. Я же знал, что ящик у него, знал и то, что отцу было, по-видимому, неизвестно, именно: что ящик на рассвете закукарекает и изобличит старика, если я смогу продлить раздел добычи до того времени.

Случилось так, как я хотел: когда свет газа в библиотеке начал бледнеть и очертания окон смутно проступили сквозь шторы, из-под плаща старого джентльмена раздалось протяжное кукареку, а за ним — несколько тактов арии из «Тангейзера», и все это завершилось громким щелканьем. Между нами на столе лежал маленький топорик, которым мы пользовались, чтобы проникнуть в тот злополучный дом; я схватил этот топорик. Старик, видя, что запираться дольше бесполезно, вынул ящик из-под плаща и поставил его на стол.

— Я сделал это только ради спасения ящика, но если ты хочешь, руби его пополам, — сказал он.

Он страстно любил музыку и сам играл на концертино с большим чувством и экспрессией. Я сказал: