Словарь Сатаны

Преподобный встал, походил по комнате, а потом предложил следующее: он встретится с братом Добшо и постарается избавить его от заблуждений. Я не согласился, сказав, что это не лучший вариант. Спор только усилит его предубеждения. Мы договорились, что эта тема не будет подниматься. В противном случае мне бы не поздоровилось.

Теперь, когда я вспоминаю свое коварство во время беседы, лживость заявлений и безнравственность мотивов, мне стыдно продолжать рассказ. Если б так называемый «преподобный» не был отъявленным прохвостом, надеюсь, мне никогда не пришло бы в голову прибегать к столь святотатственному обману и поступать так бесчестно.

Утро памятного воскресенья было солнечным и лучезарным. Около девяти часов потрескавшийся старый колокол перед молельным домом зазвонил, призывая паству на службу, и почти все население Хардинга поспешило на это представление. Том нервничал перед предстоящим испытанием. За час до нужного времени он надел свой лучший костюм и бесцельно, как слабоумный, ходил по комнате, держа шляпу в руках, и постоянно поглядывал на часы. Я должен был сопровождать друга в церковь и тоже слонялся по комнате, нервно совершая какие-то необычные действия, — короче говоря, поддерживал в Томе лихорадочное волнение разными изощренными способами. Приблизительно за полчаса до службы я вдруг истошно закричал:

— Том, послушай, извини, но у тебя ужасно лежат волосы! Позволь, я тебя немного причешу.

Схватив Тома за плечи, я усадил его на стул лицом к стене, взял расческу и щетку, встал за ним и приступил к работе. Он дрожал, как ребенок, и не понимал, что я делаю, будто у него совсем вышибли мозги. Надо сказать, голова Тома представляла любопытное зрелище. Его необыкновенно густые волосы были жесткими как проволока. Коротко подстриженные, они торчали на голове как иглы дикобраза. Том любил жаловаться, что ничего не может с ними поделать. Я-то знал, что делаю, хотя мне стыдно об этом вспоминать. Я знал: если он посмотрит в зеркало, то все поймет, поэтому небрежно вытащил часы, открыл крышку, вздрогнул и закричал:

— О боже! Томас… разрази меня гром, мы опаздываем. Твои часы неверные. Взгляни на мои! Хватай шляпу, старина, и пойдем. Нельзя терять ни минуты!

Водрузив шляпу на голову Тома, я выволок его из дома почти силой. Через пять минут мы были в молельном доме, где нам предстояло потратить без толку кучу времени.

Говорят, служба в этот день проходила особенно интересно и впечатляюще, но я, слишком поглощенный собственными мыслями, совсем в нее не вникал. Возможно, священники слегка изменили обычный, богохульный во всех отношениях спектакль, но я этого не заметил. Внимательно следить за действием я стал с того момента, когда ряд «новообращенных» пал ниц перед «алтарем»; Том был левым в ряду. К нему подошел преподобный мистер Суин, задумчиво опустил пальцы в небольшую глиняную чашу с водой, будто ополаскивал их после обеда. Я испытал большое волнение и ничего толком не видел из-за слез. Лицо мое почти полностью закрывал платок. Окружающие видели как бы конвульсивные рыдания, и мне становится стыдно при мысли, как много наивных людей поверило своим глазам и ошибочно последовало моему примеру.

С торжественными словами, смысл которых я не вполне уловил, но звучали они как площадная ругань, преподобный встал перед Томасом, бросил на меня понимающий взгляд и затем с невинным выражением лица, воспоминание о котором по сей день вызывает у меня угрызения совести, вылил, как бы случайно, все содержимое чаши на голову моего несчастного друга, которую я щедро посыпал Зейдлицким порошком[98]!

Должен признаться, эффект был потрясающий — это могут подтвердить все, кто там был. Порошок в волосах Тома забурлил, зашипел, запенился, как на дрожжах, он вел себя, словно слюна бешеной собаки! Булькал и свистел, судорожно подергиваясь и рассыпаясь. Через мгновение он уже лежал на голове Тома снежным комом, вздымаясь, пульсируя, переливаясь через край и брызгая пеной, которая разлеталась воздушными хлопьями, будто перья подбитого лебедя! Пена текла по лицу Тома и попадала в глаза. Это было самое греховное мытье головы за год!

Не могу передать, какая тут поднялась суматоха, да если б и мог, не стал бы. Что касается Тома, он вскочил на ноги и, шатаясь и ощупью пробираясь меж скамеек, выбрался из дома, отчаянно ругаясь и тяжело дыша, словно выброшенная на берег рыба. Остальные кандидаты тоже встали, отряхивая головы и как бы говоря: «Нет уж, не надо», — и дружно вышли следом. Среди гробового молчания преподобный поднялся на кафедру с пустой глиняной чашей и начал говорить.