Слово древней Руси

Князь Андрей не давал в жизни своей телу своему покоя, а очам своим сна, доколе обрел дом Истины, прибежище всем христианам, Царицы небесных чинов и Госпожи всей вселенной, всякого человека, и многими путями к спасению приводящей. Так и апостол учит: кого любит Господь, того и казнит и бьет всякого сына, кого приемлет. Если наказания терпите, то как сыновьям вам отыщется Бог. Не поставил же Бог прекрасного солнца на одном месте, хотя достаточно и оттуда всю вселенную осветить, но создал ему восток, и юг, и запад. Так и угодника своего, князя Андрея, не привел к себе даром, а мог такой жизнью и так душу спасти, но кровью мученической омыл все пригрешения свои, и с братьями своими, с Романом и с Давидом[400] единодушно ко Христу Богу пришел и в райском блаженстве водворился непостижимо с ними. Око не видит, ни ухо не слышит, ни в сердце человеку не входит, что уготовал Бог любящим Его. Тех благ сподобился видеть во веки, радуйся, Андрей, князь великий, дерзновение имея ко Всемогущему и богатых Богатейшему, на высоте сидящему Богу, молись помиловать братьев своих, подать им победу на врагов и мирную державу и царствование честное и многолетное во веки веков.

Аминь.

Примечания.

Повесть об убиении великого князя Андрея Боголюбского принадлежит жанру повестей о княжеских преступлениях. В ней речь идет о гибели владимирского «самовластца» в результате заговора его приближенных, которых не устраивала авторитарная политика князя, изгнавшего в Византию своих братьев, не говоря уже о неугодных боярах. Все силы князь направлял на укрепление Владимиро-Суздальского княжества, в Киев он не стремился, однако добивался, чтобы киевские князья были под его влиянием.

Произведение создано сразу после гибели князя человеком, хорошо осведомленным и бывшим свидетелем последних эпизодов трагедии (обнаружения тела князя и его погребения). Исследователи называют двух наиболее вероятных авторов: киевлянина Кузьму (слуга или мастеровой человек князя) и священника Микулу.

Текст переведен по Ипатьевской летописи: ПСРЛ, 1962, т. 2, стб. 580–595.

Перевод и примечания Н.И. Пак.

Слово о полку Игореве, Игоря Святославича, внука Олега [401]

Не лучше было бы нам, братия,

начать старыми словами[402]

Скорбную повесть о походе Игоря,

Игоря Святославича?

Начать же песни

по былям сего времени,

а не по замышлению Бояна.

Боян же вещий,

если кому хотел песнь творить,

то растекался мыслью по древу,

серым волком по земле,

сизым орлом под облаками.

Помнит, говорят,

первые времена княжеских усобиц[403].

Тогда пускает десять соколов

на стадо лебедей,

которую сокол достигает,

тот и первую песнь начинает —

старому Ярославу,

храброму Мстиславу,

что зарезал Редедю

перед полками косожскими,

красному Роману Святославичу[404].

Боян же, братия,

не десять соколов

на стадо лебедей пускал,

а свои вещие персты

на живые струны воскладал,

они же сами князям

славу рокотали.

Начнем же, братия,

повесть сию

от старого Владимира[405]

до нынешнего Игоря,

который напряг свой ум

крепостью,

заострил сердце свое

мужеством,

наполнился ратного духа

и повел

свои храбрые полки

на землю Половецкую

за землю Русскую.

* * *

Тогда Игорь воззрел

на светлое солнце

и увидел:

от него все его воины

тьмою покрыты[406].

И сказал Игорь дружине своей:

«Братия и дружина!

Лучше убитым быть,

нежели полоненым быть!

А сядем, братия,

на своих борзых коней

да позрим синего Дона».

Запали князю на ум

похоть и желание

искусить Дона Великого.

А знамение ему путь заслонило.

«Хочу, — изрек князь, —

копье переломить

в конце поля половецкого.

С вами, русичи, хочу

голову свою сложить

либо испить шлемом из Дона».

* * *

О Боян, соловей

старого времени!

Как бы походы эти воспел,

скача, соловей,

по мысленному древу,

летая умом под облаками,

свивая славы

того и сего времени,

рыща в тропу Трояна[407]

через поля на горы.

Ты так бы запел песни

Игорю, внуку Олега:

«Не буря занесла соколов

чрез поля широкие —

галок стая летит[408]

к Дону Великому».

Или бы так воспел,

вещий Боян, Велесов внук[409]:

«Кони ржут за Сулою,

звенит слава в Киеве»[410].

Трубы трубят в Новегороде,

стоят стяги в Путивле.

* * *

Игорь ждет милого брата Всеволода.

И говорит ему

буй-тур Всеволод:

«Один брат,

Один свет светлый — ты, Игорь,

оба мы Святославичи.

Седлай, брат, своих борзых коней,

а мои уже готовы, оседланы,

у Курска впереди стоят.

А мои куряни — известные воины.

Они под трубами повиты,

под шлемами взлелеяны,

концом копья вскормлены[411],

пути им ведомы

овраги им знаемы,

луки у них натянуты,

колчаны открыты,

сабли заострены,

сами скачут,

как серые волки в поле,

ищут себе чести,

а князю славы».

Тогда вступил Игорь-князь

в златые стремена

и поехал по чистому полю.

Солнце ему тьмою

путь перегородило.

Ночь стоном угрожала.

Птицы пробудились.

Свист зверин встал.

Див[412] кличет на верху древа —

велит послушать земле незнаемой:

Волге и Поморию[413],

и Посулию и Сурожу,

и Корсуню и тебе,

Тьмутороканский болван[414].

А половцы неготовыми дорогами

побежали к Дону Великому.

Скрипят телеги в полуночи,

будто лебеди распуганы.

Игорь к Дону воинов ведет