Слово древней Руси

Уже беды его поджидают,

птицы в дубах.

Волки грозно воют по оврагам.

Орлы клекотом на кости зверей зовут.

Лисицы брешут на червленые щиты.

О, Русская земля уже за холмом!

Долго ночь меркнет.

Заря свет погасила.

Мгла поля покрыла.

Трели соловьев уснули.

Говор галок пробудился.

Русичи червлеными щитами

великие поля перегородили,

ища себе чести, а князю славы.

* * *

Рано утром в пятницу

потоптали поганые полки половецкие

и, рассыпавшись стрелами по полю,

захватили красных девок половецких,

а с ними золото и поволоки

и дорогие оксамиты[415].

Ортомами, япончицами и кожухами[416]

и всякими узорочьями половецкими

начали мосты мостить

по болотам и грязивым местам.

Червлен же стяг, белая хоругвь

с червленой челкой, серебряное стружие —

храброму князю Святославичу.

Дремлет в поле

храброе гнездо Олега

далеко залетело!

Не было оно обиде порождено —

ни соколу, ни кречету,

ни тебе, черный ворон,

поганый половчанин!

Гзак бежит серым волком[417],

Кончак ему след указывает

к Дону великому.

* * *

На другой день очень рано

кровавые зори свет поведают.

Черные тучи с моря идут,

хотят прикрыть четыре солнца[418].

А в них трепещут синие молнии[419].

Быть грому великому!

Идти дождю стрелами

с Дону великого!

Тут копьям переломиться,

тут и саблям притупиться

о шлемы половецкие

на реке на Каяле,

у Дона Великого!

О Русская земля, уже ты за холмом!

Вот и ветры, внуки Стрибога[420],

веют с моря стрелами

на храбрые полки Игоревы.

Земля гудит.

Реки мутно текут.

Пыль поля прикрывает.

Стяги говорят:

половцы идут

от Дона и от моря.

И со всех сторон

русские полки окружили…

Дети бесовы

кликом поля преградили.

А храбрые русичи

преградили червлеными щитами.

* * *

Яр-тур Всеволод!

Стоишь ты на обороне.

Прыщешь на половцев стрелами.

Гремишь по шлемам их

мечами харалужными.

Куда, тур, поскачешь,

своим золотым шлемом посвечивая,

там лежат

поганые головы половецкие.

Расколоты саблями калеными

шлемы оварские[421]

тобой, яр-тур Всеволод.

Сам же тяжело ранен был,

дорогие братья,

в бою забыл и о славе,

и о своей жизни,

и о городе Чернигове,

отеческом золотом столе,

о своих милых

и о жене своей

красной Глебовне.

Забыл и семейные

свычаи-обычаи.

* * *

Были века Трояна,

минули годы Ярослава.

Были походы Олега[422],

Олега Святославича.

Тот Олег мечом крамолу ковал,

и стрелы по земле сеял.

Вступает в златой стремень

в городе Тьмуторокани,

а звон вражды его слышал давно

великий Ярослав,

а сын Всеволода Владимир[423]

уши закладывал

по утрам в Чернигове.

Бориса же Вячеславича

слава на суд привела.

За обиду Олега

на зеленой траве

у речки Канины пал

храбрый и молодой князь[424].

С той же Канины Святополк

повелел взять тело отца своего

и на венгерских иноходцах

доставить к святой Софии в Киев[425].

Тогда при Олеге Гориславиче[426]

сеялись и разрастались

княжеские раздоры.

Погибала жизнь пахаря,

внука Даждьбога[427].

В княжеских крамолах

жизнь человеку сокращалась.

Тогда по Русской земле

редко пахари кричали,

но часто вороны граяли,

трупы между собою разделяя.

А галки свою речь говорили —

хотят лететь на кормление.

Это все было в те рати

и в те походы.

А такой рати — не слыхано было!

С раннего утра до вечера,

с вечера до рассвета

летят стрелы каленые,

гремят сабли о шлемы,

трещат копья харалужные

в поле незнаемом,

среди земли Половецкой.

Черная земля под копытами

костями была посеена,

а кровью полита —

горе взошло по Русской земле.

Что мне шумит,

что мне звенит

далече, рано перед зорями?

Игорь полки заворачивает.

Жаль ему милого брата Всеволода…

Бились день.

Бились другой,

третьего дня к полудню

пали стяги Игоревы.

Тут братья разлучились

на берегу быстрой Каялы[428].

Тут кровавого вина не достало,

тут пир докончили

храбрые русичи,

сватов напоили,

а сами полегли

за землю Русскую.

Никнет трава жалостями.

А древо с тугою

к земле преклонилось.

Уже, братие, невеселая година настала.

Уже пустыня силу прикрыла.

* * *

Встала Обида в силах

Даждьбожьего внука,

вступила Девою

на землю Трояна,

заплескала лебедиными крыльями

на синем море у Дона.

И своим плеском разбудила

добрые времена.

Усобица князей —

от поганых погибель.

Говорили брат брату:

«Это мое, и то мое же».

И начали князья про малое

молвить, что это великое,

и сами на себя вражду ковать.

А поганые со всех сторон

приходили с победами

на землю Русскую.

О, далеко зашел сокол,

птиц избивая, — к морю!

А Игорева храброго полка —

не воскресить!

Кликнули Карна и Жля[429],

поскакали по Русской земле,

Горе и скорбь разбрасывая людям

в пламенном роге[430].

Жены русские расплакались,

причитая:

«Уже нам своих милых лад

ни мыслию смыслити,

ни думою сдумати,

ни очами их оглядеть.

А золотом и серебром

нам уже не порадоваться».

Застонал, братья, Киев горем,

а Чернигов напастями.

Тоска разлилась

по Русской земле.

Печаль жирная потекла

среди земли Русской.

Князья же сами на себя

раздоры ковали.

А поганые, рыская

по Русской земле,

брали дань по белке от двора.

Те два храбрых Святославича,

Игорь и Всеволод,

уже свою ложь пробудили,

которую и узнал отец их Святослав,

грозный, великий

киевский князь.

Грозою он был.

Притрепал он своими

сильными полками

и харалужными мечами половцев.

Вступил на землю половецкую,

притоптал холмы и овраги,

возмутил реки и озера,