Слово на житие прп. Петра Афонского

Отсюда происходит боговидный и непревзойденный навык к добродетели и совершенная непреклонность или неудобопреклонность к пороку, а также чудотворение, прозорливость и провидение, и [дар] рассказывать о том, что происходит где-то далеко, как о том, что происходит на глазах [у повествующего]. Однако поистине превыше всего то, что все эти [дары] не являются целью тех блаженных людей, но, как если кто посмотрит на солнечный луч и различит взвешенные в воздухе частицы, хотя вовсе не они являются целью для смотрящего, так и блаженные, общаясь в чистоте с божественными лучами, [228] — которым по природе свойственно откровение обо всем, — попутно получают сверх того истинное знание не только о настоящем или прошлом, но даже о будущем. Цель же для них, как говорят монахи, — сверхсовершенное совершенство, [229] то есть истинная исихия, вернее, плод истинной исихии, о котором мы уже говорили. А плод этот — вещь труднопостижимая, трудновыразимая и труднодостижимая, и хотя выходит за пределы нашей темы, тем не менее она заставила нас мельком дать понять о том, что выше нас.

§ 21

Ὁ μέντοι μεγαλόνους ὄντως οὑτοσι Πέτρος, ἐφ’ ὃ προσεκλήθη συνείς, ὄλω κατά τὴν παροιμίαν προσεχώρει ποδί· τοῦτο δὲ ήν οὐχ ὁ τῶν χαρισμάτων ὄγκος (ἄπαγε, οὐδέ [230] γὰρ ἂν ἐδελεάσθη ποτέ λιχνεία τούτων ὁ μέγας, ἐπεὶ μηδέ προὔργου τοῦτ’ εἱναι τοῖς ὑπελθεῖν ἐγνωκόσι τὴν ἡσύχιον ἀγωγήν, ὁ λόγος ἔχει δηλώσας), ἀλλ’ ὥστε τῆ χάριτι δυνηθῆναι δοῦναι χώραν ἐπισκευάσαι τὸν ἐντός ἄνθρωπον καὶ πρὸς τὸ πρωτότυπον εύ διαθεῖναι τὸ ἀρχαῖον ἐκεῖνο καὶ [231] ἀμήχανον ἐπανθήσασαν κάλλος. Ἀλλὰ ὁ μὲν οὕτως ὡρμημένος ἀναβάσεις ἐν τῆ καρδία, [232] κατά τὸν Ψαλμωδόν εἰπεῖν, διετίθετο. Τί δ’ ὁ [233] τοῦ φθόνου πατήρ, τὸ τοῦ δόλου πλήρωμα, ὁ καλοῦ παντός αὐθαίρετος φυγάς, ὁ κακοῦ παντός ἐργάτης ἢ προστάτης, μᾶλλον δὲ τὸ συναμφότερον, ὁ πρῶτος ἀποστάτης [234] καὶ τὸν πρῶτον ἄνθρωπον ἀποστήσας [235] τοῦ θεοῦ, τί συσκευάζει; Καὶ πῶς ἑαυτῶ χρῆται κατά τῆς τοῦ δικαίου ψυχῆς; Κακούργως μὲν, ἐπιεικῶς δ’ ὅμως, ἀξίως ἑαυτού. Ὁρῶν γὰρ ἔξω βελῶν, ὅ φασι, γεγονότα τὸν μέγαν, τῆ τοῦ κόσμου καὶ τῶν κατ’ αὐτόν ἡδέων φυγῆ, δι’ ὡν ἐκεῖνος συλᾶν εἴωθε τάς ἀγεννεστέρους ψυχάς, κἀντεῦθεν οὐκ ὄναρ μόνον διά τοῦ φανταστικοῦ πνεύματος, ὃ νοερᾶς [236] ὄχημα ψυχῆς ἡ φιλοσοφία φησί, θειοτέρων θεαμάτων ἠξιωμέ || νον καὶ προηγμένον ἐπί τὸ βέλτιον, ἀλλ’ ἤδη καὶ τῆς φαντασίας αὐτῆς ὑπερκύψαντα καὶ τῆ τῶν ἀύλων ἐπαφῆ καθαρῶς προσχωροῦντα καὶ θαυμαστῶς φωτιζόμενον, ὅ φησι Δαβίδ, ἀπό ὀρέων αἰωνίων καὶ τῶ ὄρει τούτῳ τῆς αἴγλης μεταδιδόντα τοῦ φωτός καὶ οὕτω ποιοῦντα τὸ σκότος ὑπερόριον, ὅπερ ἡν ἄντικρυς αὐτός, οὐχ οῖός τε φέρειν ἐτύγχανεν ὤν, τῶν ἀνυποίστων [237] ἡγούμενος, ὅθεν αὐτός ἀπερρύη κακοβουλία, τὸν Πέτρον κάτωθεν ἀνηγμένον, ἔτι καὶ τὸ τοῦ σώματος ἐφόλκιον ἐπαγόμενον, τοῦτον μὲν τῆς ἄνω καὶ κρείττονος ἐπειλῆφθαι [238] μερίδος, ἐκείνῳ δὲ μηδέ γοῦν τῆς κάτω παραχωρεῖν.

Итак, сей Петр, обладавший истинно великим умом, и осознав то, к чему он призван, по поговорке, устремился к нему со всей возможной быстротой. [239] И было это не изобилие дарований, избегай такого [помысла]. Великий никогда бы не прельстился лакомиться дарованиями, ибо, как показало слово, не подобает это познавшим путь исихии. Но уступал он место благодати Божией, дабы она подготовила внутреннего человека к тому, чтобы тот смог вместить благодать и благорасположить к Первообразу ту свою древнюю и дивно расцветающую красоту. [240] Избрав это, он, по слову Псалмопевца, «положил восхождения в сердце своем». [241] Но что же замышляет отец зависти, сама бездна коварства, добровольно бегущий всякого блага, вершитель или предводитель всякого зла (а вернее, и тот, и другой), первый отступник, склонивший первого человека к отступлению от Бога? И как он использует свое [лукавство] против души праведника? Коварно, но при этом осторожно, как ему и свойственно. Ибо замечает он, что великий человек стал, как говорится «неуязвим для его стрел» [242] благодаря бегству от мира и его наслаждений, через которые лукавый обычно похищает более низменные души. Ведь поэтому святой сподобился божественнейших видений [243] и подступил к самому совершенному не только в сновидении, через духовное воображение (которое философия обычно называет «колесницей разумной души»), [244] но превзошел уже и само воображение. Он в чистоте приближался к осязанию невещественного и непостижимым образом был просвещен светом «от гор вечных», [245] согласно речению Давида, и сей Горе [Афонской] передал отблеск того света, мрак же оставил вовне. [246] А тот (лукавый), будучи противником света, не мог этого выносить, ибо из-за своего дурного произволения отпал от Бога. Но самым невыносимым для него было то, что Петр, даже влача с собой бремя телесной оболочки, не только поднялся из низин горе, но «избрал высшую и лучшую часть», [247] а тому [мраку] так и осталась низшая доля.

§ 22