Слово о полку Игореве

Единственное исключение из правила амебейной анонимности – поэма древнеанглийского барда Видсида[114]. В ней говорится о «взаимности» поэта и правителя. Дошедший до нас отрывок начинается с того, что Видсид раскрывает государю «сокровищницу слова», а потом описывает, как, когда и чем государи его награждали. Считается, что Видсида назвает имя своего поэтического напарника: «Мы со Скиллингом возгласили чистыми голосами...» Однако такая интерпретация – плод текстологического недоразумения. Песнетворца Скиллинга никогда не существовало. И хотя он упомянут Видсидом в 103-м стихе, ключ к разгадке спрятан десятью стихами раньше: оказывается, «владетель готский» подарил певцу обручье в шестьсот монет «счетом на скиллиги» (то есть шиллинги), но поэт отдал его Эадгильсу, «государю любимому» за «вотчину отчью», а Эальхильд потом одарила Видсида новым обручьем. Вот за это Видсид «со Скиллингом» и возгласили ей хвалу «чистыми голосами».

Видсид не делил обручье со Скиллингом, ведь Скиллинг тут – метафора авторского гонорара.

Воспользуюсь случаем поблагодарить О. А. Смирницкую, подтвердившую такое чтение дополнительным аргументом: в оригинале эпитет «чистые» – тот же, что используется у Видсида для удостоверения чистоты пробы серебра, и поэт намеренно сближает чистоту голоса и чистоту пробы металла: skære skatpund i skilling-regning и Derpå jeg og Skilling med skæren røst.

Итак, «мы со Скиллингом» – это «мы с Шиллингом», мы при Монете. (Так сегодня иконописец может сказать батюшке: «Мы с Рублевым храм распишем, но Рублева – вперед».) Единственная ссылка на имена авторов в гипотетическом амебейном тексте оказывается лишь буквальным (а потому и неверным) прочтением метафоры. И поскольку до нас дошло имя поэта, жившего в последней четверти (или даже трети) первого тысячелетия, его поэма по определению не могла быть амебейной.

Говоря о Бояне, автор «Слова» всячески подчеркивает его сакральную, вещую природу. По поэтическим представлениям Автора, «соловей» старого времени наделен потусторонним знанием, а все превращения Бояна в орла, соловья, волка – подчеркнуто индивидуальные метаморфозы. Из самого «Слова» ясно, что Боян пел старым князьям отнюдь не амебейно, и появление на последней странице «напарника Бояна» – это более чем странный анахронизм, перечеркивающий все то, что было сказано о Бояне в начале поэмы.

Если мы не предполагаем какого-то особого пути развития авторского «я» в поэтических текстах Киевской Руси, мы должны отвергнуть предположение о возможной амебейности «слав» Бояна. К XI в. по всей ойкумене поэты, осознававшие себя авторами, не только порвали с архаикой двухголосого пения, но уже на протяжении нескольких веков противопоставляли амебейности состязания поэтов. Они уже не помогали друг другу вести рассказ, а спорили друг с другом, сочиняя на своих турнирах за один прием по стиху или строфе. И после этого уступали право на ответное поэтическое высказывание, как рыцари право на удар (обычай, сохраненный дуэльной традицией). Напарник к этому времени окончательно превращается в соперника. И тем более странно, что Боян и Ходына, по свидетельству Автора, «говорят» свою припевку именно так, как пропели бы ее анонимные и архаичные рунопевцы, которые всего лишь развивали во втором стихе мысль первого: «Тяжко ведь голове без плеч. Зло ведь телу без головы!».

Протестуя против Ходыны как сопевца Бояна, филолог и текстолог М. В. Щепкина писала: «Добро бы это было нечто исключительное, но данная „припевка“ ничего чрезвычайного в себе не заключает»[115]. Исследовательница совершенно справедливо отказывает Ходыне в праве быть соавтором и современником Бояна, ибо верно почувствовала архаическую примитивность припевки Бояна и Ходыны. Согласимся: Боян, певший Ярославу и Святославу Ярославичу (в одной гриднице со скандинавскими скальдами, еще несколько веков назад простившимися с амебейной традицией), никогда бы не оставил о себе память как о «вещем» песнетворце, если бы был всего лишь фольклорным сказителем, исполнявшим свои «славы» с напарником. Именно по этой причине имена народных сказителей стали известны лишь благодаря интересу фольклористов. В памяти же народа (точнее – народов) они не сохранялись.

Поэтическая стройность «Слова» нарушается воистину загадочным «напарником» Бояна. Доходя до имени Ходыны, мы попадаем в тупик: с одной стороны, если мы принимаем Ходыну, текст становится ясным и простым, с другой – Ходына как напарник Бояна по амебейному пению противоречит современному научному представлению о двуголосия.