Случай в Москве

– Но поездки господина ротмистра по городу заставляют предположить, что он не только не прервал сношения с французским… – попытался было господин Козодавлев.

– Шлялся? – уточнил, то есть перебил командир. И к Мурину: – За каким хреном вы шлялись по городу? Отвечайте! Со скуки?

Мурин понял игру. Сделал лицо тупое и усердное – то есть самое пристойное для служивых, как указывал еще император Петр. Столь же пристойными были только три ответа: «есть», «так точно» и «никак нет».

– Так точно.

– Смир-р-на! – брызгал слюной командир, в разоренной комнате его луженый голос отдавался гулким эхом. – Вам больше заняться нечем, ротмистр? Досуга много? Скучно? Я вас сейчас развеселю! Взять Ельцова и на Тверскую за фуражом – кругом! Марш!

– Есть.

Стуча сапогами, как заводная кукла, Мурин вышел. Дверь хлопнула. Командир вперил в тайного советника выпученные глаза, посопел, раздувая ноздри. Гулко хлопнул себя по бедру:

– Та-эк-с. Разъяснили. К вашим услугам. А теперь прошу извинить. Служба!

И тоже топоча, вышел.

Господин Козодавлев обмяк на спинке кресла. С непривычки к военному лаю в ушах гудело. Он увидел, что до сих пор так крепко держится за подлокотники, что костяшки побелели. Разжал пальцы, процедил:

– Ошибаетесь. Это не разъяснено.

Ельцов болтал – кажется, пересказывал полученное из дома письмо. Мурин ехал рядом и поглядывал на его профиль с тихим изумлением, точно видел своего товарища впервые. «Мог ли он?» Лицо Ельцова дышало простодушием, открытостью. «Может, у подлецов всегда такие лица?»

Переулок впереди впадал в улицу пошире.

– Ты чего? – спросил Ельцов.

– Я?

– Смурной какой-то. Са ва?

Треск и грохот заставили обоих умолкнуть. А внезапная преграда – натянуть поводья. По улице тянулись телеги и подводы. Двигались они к заставе. Одна за одной, одна за одной. Трещали колеса, вздымая пепел и пыль. Каждая телега была накрыта рогожей. Возницы в зипунах сидели, угрюмо глядя перед собой. По обе стороны обоза скакали гвардейские казаки с пиками. Морды у всех кирпичом. Как бы загодя предупреждали: не лезь.

– Уж не казну ли везут, – с веселым любопытством предположил Ельцов.

Мурин молчал. Азамат под ним напрягся, и тревога коня передалась всаднику. С ними поравнялся старшина с нагайкой в руке, осадил своего горбоносого, лопоухого, страшно смышленого на вид, словом, типично казацкого жеребца. Оборотил к ним хмурое запыленное лицо:

– Придется обождать, господа. Не велено останавливаться.

– Что везем? – поинтересовался Ельцов.

Старшина посмотрел ему в лоб. «Вы идиот?» – сказал этот взгляд.

– Ельцов, ладно тебе… – попробовал Мурин, ибо сопоставил эти телеги с той, которую на его глазах давеча остановил казачий патруль, и от догадки, которая пришла ему на ум, похолодело сердце. Тревога коня сразу обрела смысл.

– Не будь таким букой, Мурин. Мне нужно что-то, о чем я могу написать в письме Лили, – по-французски пояснил Ельцов. И по-русски казаку: – Вам жалко сказать?

Мурин смотрел старшине в глаза, как бы прося прощения. Но тот избегал его взгляда. Разжал сухие губы:

– Отчего ж. Не жалко.

Он тронул коня, поравнялся с телегой, склонился из седла и приподнял за угол рогожу:

– Любуйтесь.

Ельцов на миг растерялся, конь его попятился.

Ноги мертвеца торчали ступнями вверх. Они казались твердыми, как палки. Руки, ноги, ребра, еще руки, еще ноги. Лица. Телега была заполнена мертвыми телами. Следом уже ехала другая. И следующая. И еще одна. Обоз тянулся покуда хватало глаз. Казак бросил обратно край рогожи и, не сказав ни слова, даже не глянув на двух гусар, дал поводья и поскакал вдоль обоза вперед.

«А мы даже не обратили внимания на запах, – потрясенно подумал Мурин. – Потому что вся Москва пахнет так». Мертвые, мертвые. Люди, лошади. Голова его кружилась. Мертвые в развалинах, во дворах, в подвалах, во рвах. Город, в котором мертвых сейчас больше, чем живых. Город мертвых. Что такое смерть мадам Бопра в этом множестве смертей? Что он желает доказать?

Мурин едва успел повернуться, его стошнило.

…Ответ был очевиден: песчинка, капля, слеза. «Неужели я – просто “чувствительный”?»

Мурин платком вытирал рот. Мокрый от пота шарф лип к шее. Мурин просунул под него пальцы, ослабил. Отпил воды из фляги, прополоскал, сплюнул. Снова вытер рот. Ельцов деликатно смотрел в сторону. Дал прийти в себя.

– Глупо вышло, – пробормотал он, когда снова устремил взгляд на Мурина. – Какая жуть.

В письме Лили такое нельзя было упомянуть и намеком. Ни Лили, никому больше, кроме тех, кто сам такое пережил. На лице Ельцова Мурин видел печальное осознание одиночества, нет, их братства, потому что во тьме, которая их поглотила, им только и оставалось, что хвататься друг за друга. «…Не мог. И Сиверский – не мог», – теперь был уверен Мурин.

– Послушай, Ельцов, – решился он, – поезжай один.

– Ты здоров? – встревожился тот. Глаза у него были такие круглые, такие голубые. Как у котенка.

Мурин почувствовал к нему нежность. Теперь ему было совестно, что он подозревал Ельцова в дурном.

– Как бык. Я тебя догоню. А нет, так прикрой меня.

– Мурин, ты куда? Тверская в другую сторону!