Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами

Теология разделения стала вызовом для всех коренных народов, обратившихся в христианскую веру или слишком сблизившихся с европейцами. В 1763 году совет вождей делаваров согласился на семь лет ввести употребление рвотного чая, чтобы очистить свои тела от приемов и манер белых. А когда пресвитерианцы предприняли попытку заслать к ним своих миссионеров, делавары отказали им, приведя свой собственный миф:

В начале Бог сотворил трех мужчин и трех женщин: краснокожих, черных и белых.

Но Библию дал только белому мужчине, полагая, что краснокожий и черный никогда не будут читать подобных книг.

Когда моравский евангелист спросил одного из вождей племени сенека, слышал ли он, как Бог явился на землю в облике человека и умер на кресте, тот ответил ему лаконично: «Индейцы, вполне естественно, не виновны в его смерти, в отличие от белых». В глазах этого сенеки странная доктрина священника представляла собой еще одно доказательство проклятия белых людей, подвергнувших пыткам и убивших своего собственного Бога (36). Для почитателей казненного божества теория раздельного происхождения грозила распустить на нитки само полотно их веры. Если Адамов было много, а род людской появился на свет не из одного расового источника, то соблазн Эдема и последовавший за ним первородный грех не может ложиться пятном на все человечество. Получается, что канва библейского нарратива – расплата Христа за наши грехи и их искупление – к другим народам неприменима. «Как в Адаме все умирают, так во Христе все живут», – гласит Первое послание к коринфянам (15:22). На кону стояло не что-либо, а универсализм, по праву считающийся основополагающей доктриной христианства. Мало того что над христианской теологией нависла угроза, так полигенез еще и мог пошатнуть сами основы Просвещения. Что означает «быть человеком», если не все люди произошли из одного и того же источника? «Как философы вообще могут рассуждать о человеческой природе (37) и толковать общепринятые принципы морали, – спрашивал историк Колин Кидд, – если человечество неоднородно по своему происхождению?» В 1787 году богослов Сэмюэл Стэнхоуп Смит предупреждал, что без Адама и Евы, в принципе, нельзя говорить о «человеке»: «Наука морали превратилась бы в абсурд; законы природы и наций обратились бы в ничто; общие принципы человеческого поведения, религии или стратегии нельзя было бы определить даже в общих чертах; и все это по той простой причине, что человеческую натуру, изначально бесконечно разнообразную, а в постоянно меняющемся мире еще и невероятно запутанную, нельзя было бы постичь в рамках любой системы». Если Адам на самом деле не был первым человеком, то это рушит сам фундамент «человеческого знания». Мы падшие с ним, но падшие и без него.

Ради устранения угрозы полигенеза некоторые теологи, желая продемонстрировать расовое единство всего человечества, нашли поистине невероятного союзника (38). Начиная с середины XIX века стали появляться книги и трактаты, утверждавшие, что поклонение змею можно обнаружить в любой культуре и на любом временном этапе. А раз так, то повсеместное распространение змеепоклонства можно считать доказательством универсальности грехопадения: все народы сохранили одни и те же воспоминания о развернувшейся в Эдемском саду драме, пусть даже этнически окрашенные, следовательно, все расы распространились по земле из одного и того же пункта. Как утверждал в 1833 году в своей работе «Змеепоклонство по всему миру» Джон Батерст Дин, дед П. Г. Вудхауса, идолопоклонничество непредумышленно выступило в защиту христианской веры. На более чем пятистах страницах преподобный Дин скользил за богоподобным змеем «от рая до Перу», от кельтских легенд о драконах до великих празднеств Индостана, где крестьяне в виде подношений кобрам оставляли у входа в свои хижины рис. В персидском мифе два змея, хороший и плохой, схватились за космическое яйцо, представляющее собой вселенную, причем каждый из них зажал зубами один из его концов. В сказаниях новозеландского народа маори присутствовали говорящие гадюки; в Луизиане индейцы щеголяли татуировками змей, свернувшихся вокруг солнца. В представлении древних греков уроборос, то есть змея, кусающая свой собственный хвост, символизировала вечность. По мнению Дина, поклонение змею, с одной стороны, было вполне естественным, с другой – иррациональным. «Иррациональным потому, что между божеством и рептилией нет ровным счетом ничего общего… а естественным в силу того, что благодаря признанию истинности событий в раю такого рода предрассудки появляются при первой же возможности».