Слуга Божий

«Любимый Мордимер, если читаешь это письмо, значит, дело завершилось как задумывалось и ты пребываешь живым и здоровым (по крайней мере, надеюсь на это). Ты уже наверняка знаешь, чем я занимаюсь на самом деле, и, полагаю, ты не разочарован тем фактом, что я – не девка. Хотя, прибавлю, с тобой – могла бы быть и девкой, и любовницей, и подругой. Мне жаль, что судьба разводит тропы нашей жизни… Может, если Бог даст, повстречаемся еще в столь же приятных обстоятельствах. Вспоминай обо мне иногда, Мордимер.

Энья

».

Внизу листка было еще несколько слов, накарябанных с явственной поспешностью:

«Ты был мил, оставляя мне деньги, но мне заплатили поистине щедро. Расписка на твою сумму придет к тебе в Хез».

Я старательно сложил бумагу и спрятал ее в карман, а потом вытащил из буфета бутыль вина.

– Твое здоровье, – сказал в пустоту, поднимая кубок.

Эпилог

Я осторожно подошел к кровати. Мауриций Моссель лежал, запрокинув голову, и тихонько похрапывал. Я дотронулся до его подбородка острием стилета. Моссель вздрогнул и что-то пробормотал сквозь сон. Я почувствовал запах вина.

– Мауриций, – шепнул, а когда тот не отреагировал, легонько уколол его в подбородок.

Он открыл глаза, тогда я нажал сильнее и положил ему на рот левую ладонь.

– Молчи, приятель, если хочешь жить, – сказал тихо. Наклонился так, чтобы при слабом свете затянутой тучами луны он мог различить мое лицо.

– Годриг, – сказал сдавленным голосом, и я видел, как расширились его глаза. – Годриг Бемберг.

– И да, и нет, – ответил я. – В действительности: Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона.

Даже в слабом лунном свете, пробивающемся сквозь закрытые ставни, я увидел, как его лицо заливает мертвенная бледность.

– Я ничего об этом не знал, ничего, клянусь… – и заткнулся, когда я чуть сильнее прижал кинжал к его горлу.

– И о чем же ты, дружище, ничего не знал? А, Мауриций? – спросил я ласково, а он застонал и ничего не ответил.

– Впрочем, не важно. Я уверен, что через несколько лет ты будешь пересказывать эту историю приятелям за кубком вина и смеяться до коликов.

Я видел, как в глазах его блеснула надежда. Собирался ли я даровать ему жизнь? Имел ли он шанс сберечь шею в этой авантюре?

Я хотел, чтобы он так думал, и мне нравилась надежда в его взгляде. Уже через минуту я увижу в нем боль, а потом тоску по уходящей жизни и бездну отчаяния.

А еще позже – неодолимую жажду быстрой смерти.

– Раскрой рот, – приказал я.

Всунул ему кляп. В конце концов, мы были в публичном месте, поэтому я не хотел, чтобы нас услышали те, кто спит за стенами.

– Встань.

Он встал послушно, будто марионетка, и смотрел на меня взглядом загнанного в угол пса.

– Сядь здесь, – хлопнул я по креслу.

Потом старательно привязал его руки и ноги и захлестнул ремень на шее так, чтобы откинулся назад. С этого момента Мауриций Моссель не мог двинуть ни рукой, ни ногой, ни головой. Я проверил, хорошо ли сидит кляп. Чуть позже я высек огонь и зажег масляную лампу, стоявшую на столе. Еще на стол я поставил свой сундучок – так, чтобы Моссель, когда открою, видел, что находится внутри.

– Я иллюзионист, и у меня здесь – магический сундучок, дружище Мауриций, – сказал я негромко и сердечно. – Хочешь увидеть, что в нем?

Он глядел на меня вытаращенными глазами. Неужто все еще думал, что сохранит жизнь? Я вставил ключ в замок и провернул. Потом поднял крышку. Все это время смотрел ему в лицо и видел, как его зрачки увеличиваются.

– Волшебные инструменты, правда? Этакий дорожный набор инквизитора, который я позволил себе вынести из тирианского Инквизиториума. Не хотел бы, дружище Мауриций, чтобы ты полагал, будто то, что сделаю, – сделаю из чувства мести или от горячего желания отплатить добром за добро. Не стану также обижать тебя из неразумного гнева, ибо Писание гласит: «Всякий человек да будет медленен на гнев. Ибо гнев человека не творит правды Божьей»[43].

Он смотрел на меня и хотел что-то сказать, но кляп сидел глубоко. Я вытащил из сундучка щипцы и поднес их к свету. На левом острие заметил темную полоску засохшей и не вытертой крови.