Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Из Ванва Тэффи писала Буниной, что почти не встречает их общих знакомых. Только по четвергам в редакции газеты она пересекалась с Алдановым и изредка виделась с Зайцевой, которая, как она кисло отметила, «все такая же пламенная и категоричная»[626]. Возможно, недостаток общения отчасти объяснялся лютыми морозами, но в то же время они обеспечивали относительное спокойствие. «Жизнь в общем спокойная, – писала Тэффи в марте 1940 года, – налетов вражеских никто не ждет – слишком холодно»[627]. Впрочем, к апрелю она начала тревожиться по поводу такого благодушия. «От нас требуется одно: не волноваться. Мы и не волнуемся. Иногда даже чрезмерно не волнуемся…»[628] Обратившись к нападению Германии на «маленькие народы», она иронически отзывалась о попытках агрессора морально оправдать свои действия:

Как это ни удивительно, но нравственный закон торжествует. <…> Самые бандитские, зверские, волчьи поступки люди, совершающие их, стараются объяснить высокими и нравственными побуждениями. Никто не говорил до сих пор: «Да, мы напали на маленький, беззащитный народ, потому что с беззащитного легче содрать шкурку». <…> Наоборот. Совершающие беззаконность, преступления стараются всячески убедить мир, что именно это и есть поступки, продиктованные самыми прекрасными рыцарскими движениями души…

На следующей неделе Тэффи опубликовала свое последнее довоенное художественное произведение, «Этапы», где человеческой жестокости и насилию, свидетелем которого была писательница, придавался обобщающий смысл. Повествовательница Лиза вспоминает давнюю, времен своего детства, Пасху в России. Стоя в церкви, она чувствовала, как у нее «болит сердце», когда священник рассказывал о предательстве Христа, совершенном Петром, и думала о том, как из века в век передаются те страшные слова: «Распни, распни Его!» – которые слышал Петр. Девочка задается вопросом: «Чем заплатить, как искупить нам, людям, чтобы [произносящий их страшный голос] умолк, чтобы не слышать его?» [Тэффи 1997–2000, 7: 213][629]. Затем рассказчица обращается к временам Гражданской войны; находясь на корабле, она слышит гудение, а моряк объясняет ей, что это гул церковных колоколов в честь Великого четверга и службы, на которой читаются двенадцать Евангелий. Слова «двенадцать Евангелий» вызывают в ее памяти то далекое прошлое, когда она стояла в церкви, и вопрос, которым она задавалась тогда, встает еще более остро теперь, во время братоубийственной войны, которая уничтожала старую Россию: «Что делать, как искупить нам, людям, чтобы страшный крик умолк, чтобы не слышать нам: “Распни, распни Его!”» [Тэффи 1997–2000, 7: 215]. Но крик ничуть не умолкает; в то время, когда Тэффи писала этот рассказ, он раздавался еще более настойчиво, ибо 10 мая, менее чем через две недели после публикации «Этапов», немцы напали на три маленькие страны, граничащие с Францией, – Люксембург, Голландию и Бельгию, а еще через несколько дней перешли границу самой Франции и заставили французскую армию отступать.

19 мая Тэффи отметила, что вновь завыли сирены[630]. Они не вызвали особой тревоги, поскольку люди «к ним привыкли», но на следующей неделе в небе появились самолеты, не обращать внимания на которые оказалось не так-то легко. Чуть более недели спустя, во время совершенного 3 июля воздушного налета на Ванв, Тэффи суждено было воочию убедиться в разрушительной силе нового оружия. Как Зайцев сообщал Бунину, его жена, навещавшая Тэффи как раз в это время, «попала в настоящую бомбардировку» и «видела и пылающие автомобили на улицах, и развороченные дома»[631]. Тэффи описала их «боевое крещение» в фельетоне, опубликованном в следующую субботу:

…как будто попали мы в самый центр какой-то чортовой фабрики на полном ходу. Гудели трубы, грохотали колеса, скрежетали винты, хлопали ремни, звенели цепи, пылали горны, со свистом вылетал пар. Сражения не было. Битвы не было. Мы знали, что где-то высоко в небе наши защитники гонят врага – но мы не видели и не слышали этого. Чортова фабрика заполнила наш мир[632].