Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Тэффи рассказывает об одном проявлении традиционных человеческих ценностей посреди этого механизированного ада. Во время тревог некая молодая женщина всегда носила с собой большую коробку, и люди думали, что в ней хранятся ценные вещи, но там была украшенная ленточкой цветов французского триколора черепаха, которую эта дама обещала своему сыну оберегать. Тэффи подводит итог:

Говорят, что рушится старый мир. Грубая сила, насилие, лицемерие, ложь, измена и злоба задушат живую жизнь. Но вот есть на несчастном свете Божьем коробочка, и хранится в ней самое дорогое человеческое сокровище: нерушимые традиции нашей души, – вера в слово, любовь и верность.

Опубликованный 9 июня 1940 года, этот фельетон стал последним написанным Тэффи для «Последних новостей» (переставших выходить двумя днями позднее). До окончания войны других фельетонов она не писала. 10 июня, на следующий день после его публикации, она уехала из Парижа, чтобы присоединиться к дочери в Анже[633]. Тэффи писала о своем отъезде в неопубликованных записках:

У меня есть пропуск и приглашение в Анже и в Биарриц. И. Фондаминский позаботился обо мне, позвонил А. Керенскому, и пропуск мне был выдан. Но ехать не хотелось. Сама не знаю почему. Вероятно, просто надоело. Немало гоняли нас по всему свету и войны, и революции. Но прежде это было ново и интересно и возбуждало нервы. Теперь все так знакомо и так скучно[634].

И все же она отправилась в путь, присоединившись к массовому исходу охваченных паникой людей – согласно некоторым оценкам, Париж покинули три четверти населения [Weber 1994: 276]. Когда такси прибыло на вокзал, дорогу ему преградила огромная толпа: «Солдаты, дети, бабы, сундуки, детские коляски, чемоданы, велосипеды, какие-то колеса, матрацы, больной на носилках, группа детей-однолеток – очевидно, какой-то приют…» Через день-другой Тэффи написала Зайцевой, что, на ее счастье, ей на выручку пришла Евгения Васютинская, каким-то чудом «пробиваясь через огромную толпу, разыскивая каких-то парней», которые согласились дотащить ее багаж.

Поезд Тэффи прибыл в Анже с пятичасовым опозданием, и несмотря на то, что ее мучили судороги в ногах, ей пришлось добираться до Валиного дома пешком. На другой день она сообщила Зайцевым, что, сидя в кафе, «следила за вереницей беженцев на телегах, автомоб. камионах[635], и даже проехал наш парижский автобус, груженный какими-то подростками. На автом. на крышах почти у всех – матрацы – это против осколков. Везут детей в огромном количестве, везут собак, кошек, птиц в клетках»[636].

Судя по этому и последующим письмам, перед лицом опасности, в которой все они оказались в Париже, от обиды Тэффи на Зайцевых не осталось и следа. Она писала: «…очень мучаюсь, что не с Вами», – но добавляла, что не жалеет о своем отъезде: «…вижу, что Валя так измучилась, думая, что будет отрезана от меня, и жалеть об отъезде не могу». Впрочем, вскоре Валя уехала вместе с поляками, сначала в Португалию, а потом в Лондон, ставший их постоянным пристанищем, а Тэффи продолжила свои скитания. В записках она вспоминала, как ее везли на юг на машине: «По дороге несколько раз опрашивали нас часовые, проверяли документы и все повторяли – не зажигайте фонарей, над головой кружат их авионы».

К концу июня Тэффи добралась до основанного в 1929 году графиней Надеждой Лейхтенбергской Русского детского дома в Сали-де-Беарн, что неподалеку от Биаррица. После всего, что ей «пришлось пережить и претерпеть», писала Тэффи Зайцевым, она чувствовала себя «совсем душевно разбитой», но оказалось, что пребывание в этом доме пошло ей на пользу. «Я, кажется, никогда еще так хорошо не отдыхала, как сейчас», – писала она Вале 20 июля, добавляя, что попала в «совершенно русский помещичий дом. Атмосфера очень приятная, много детей. Взрослые все графини, баронессы и княгини. Мое “благородное” происхождение помогло мне быть признанной за свою, а литературное положение – занять высокий ранг»[637].

Беспокойство Тэффи по поводу Зайцевых улеглось, как только она узнала, что город не бомбили, но ее возродившаяся преданность друзьям подверглась испытанию, когда вскоре она узнала, что Борис работает над библейским сюжетом, по поводу которого она давно размышляла сама. 24 июля она написала по этому поводу: