Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Невзгоды, которые Тэффи испытывала в Биаррице, усугублялись тревогой о семье и друзьях. Беспокойство за Гулю улеглось, когда в феврале 1941 года Тэффи получила разрешение написать ей в Варшаву (также оккупированную) и вскоре, к своей радости, получила ответ. «Жива-здорова, – делилась Тэффи с Зайцевой, – служит кассиршей – очевидно, в театрах застой. Очень горда, что умеет считать». Вскоре она также «через Vichy получила весть о Вале», однако потом не было никаких известий в течение примерно четырех месяцев. Только в июне она узнала, что с Валей все хорошо, «но беспокойство не покидает, – писала она. – Уж очень страшные времена».

Из всех друзей Тэффи больше всего беспокоилась за Фонда-минского, который, будучи евреем, по-прежнему оставался в Париже. В начале августа, вскоре по приезде в Биарриц, она писала Зайцевой, что ее «очень… заботит Илюша», а 27 августа просила: «…загляните, пожалуйста, к Илюше и напишите мне, что с ним, на Ваш глаз. <…> Он мне на письмо не ответил. Я прямо за него боюсь». Ее страхи оправдались, потому что Фондаминский оказался в числе тех нескольких сотен парижских русских, кого 22 июня 1941 года, в день нападения Германии на СССР, отправили в пересыльный лагерь для интернированных в Компьене [Мнухин 2000: 22]. Осторожность, проявленная в сообщении Зайцевым, указывает на то, что Тэффи знала об аресте Фонда-минского и Зеелера (1874–1954), председателя Союза русских писателей и журналистов: «Говорят, будто Илюша и Влад<имир> Феофилович уехали из Парижа». Вскоре большинство задержанных были отпущены, но Фондаминский остался в заключении и в августе 1942 года в ходе массовых арестов и депортации евреев из Франции был отправлен в Освенцим [Урицкая 2010: 90].

Тэффи страшилась перспективы возвращения в Париж, особенно после бесконечной череды напавших на нее болезней, от невралгии и гриппа до проблем с сердцем, которые застали ее в Биаррице. «Страшно, – писала она Зайцевой в апреле 1941 года. – Пугает пустота, и одиночество, и беспомощность. <…> Одна жить абсолютно не могу». Позднее той же весной она жаловалась, что у нее «совсем сдало сердце. <…> Какая-то спазма в груди, и ничем ее не пронять». Как она и подозревала, это было началом серьезной и длительной болезни. К счастью, как взахлеб писала она в мае, она познакомилась с женщиной-врачом – «удивительным другом», – которая не только помогла ей в медицинских вопросах, но и нашла в июне квартиру для них обеих, когда Тэффи пришлось освободить комнату на авеню де ля Рэн Натали. Позднее, летом, они решили поселиться вместе и в Париже, и к сентябрю Тэффи с новой приятельницей (имя которой так и не было названо) вернулись в столицу Франции.

Оккупированный Париж: 1941–1944

К тому времени, как Тэффи вернулась в Париж, русская община существенно уменьшилась, поскольку некоторые ее члены были арестованы, а другие уехали за границу или за пределы зоны оккупации. Большинство довоенных эмигрантских учреждений также перестало существовать, поскольку 28 августа 1940 года были распущены все иностранные организации, в том числе «приблизительно 800 русских культурных, образовательных и благотворительных учреждений» [Мнухин 2000: 6; Johnston 1988: 162]. Все довоенные русские газеты, журналы и издательства были закрыты, и в октябре 1940 года на смену старым творческим союзам пришло профашистское Объединение русских деятелей литературы и искусства [Мнухин 2000: 9].

По общему признанию, попытки привлечь парижских русских к сотрудничеству с нацистами не привели к появлению значительного числа активных коллаборационистов[643]. Подавляющее большинство пыталось продолжать жить так, как жило, кое-как приспосабливаясь к обстоятельствам, чтобы хоть как-то выжить. 20 октября 1941 года Тэффи отправила Буниной открытку, написанную по-французски (в соответствии с требованиями к переписке с лицами в неоккупированной зоне, где жили Бунины), в которой в зашифрованной форме давала понять, что в Париже их соотечественники терпят отчаянную нужду: «Если будет возможность, передайте нашей тетушке Мари-Шура [Марии Цетлиной и ее дочери Александре (Шуре) Прегель, находившимся в Америке] и тетушке Федорович де Керен [А. Ф. Керенскому], что их племянники находятся почти на грани голодной смерти»[644].

О жизни Тэффи в этот период известно очень немногое. Мы знаем, что в течение первой половины 1942 года она и ее приятельница-врач переехали из временного жилья на улице де Любек в квартиру на элегантной улице Франциск-Сарси в Пасси. То лето она и Зайцевы провели в имении ученого-правоведа В. Б. Ельяшевича (1875–1956) и его жены Фаины (ум. 1941) в Бюсси-ан-От в департаменте Йонна. Именно оттуда она написала Буниной об утрате еще одной ниточки, связывавшей ее с прошлым: «Мой бедный Ляцкий умер»[645].