Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Внутреннее беспокойство заметно повлияло на обычно такой общительный характер Тэффи. «Я нигде, ни у кого не бываю, – сообщала она Зайцевым в апреле 1941 года. – Думаю, что виноваты в этом не люди, а я сама. Мне скучно, и я раздражаюсь, а глупость не смешит меня, как прежде, а приводит в исступление». Ее мизантропия со всей очевидностью проявилась в замечаниях по поводу двух знаменитых пар, которые, как и она, бежали в Биарриц и в любом случае не принадлежали к числу людей, к которым она благоволила. В противоположность теплым воспоминаниям Одоевцевой, оставляющим впечатление, что их связывали очень сердечные отношения, немногочисленные замечания Тэффи об Ивановых были довольно презрительными (что не мешало ей высоко ценить поэзию Иванова)[641]. Гораздо больше места в ее письмах уделялось Мережковским, что, наряду с ее поздними воспоминаниями, позволяет составить яркое представление о последних годах жизни этой четы[642].

Сначала Тэффи жалела обнищавших пожилых супругов: «Очень грустно, – писала она Зайцевым в середине августа. – Они оба совсем “gaga”. Он злющий, а она бестолковая». Впрочем, когда они съехали из «Мэзон Баск», жалость Тэффи превратилась в зависть, поскольку Мережковские арендовали «великолепную виллу – 1000 фр<анков> в месяц» (за которую, как она сообщала позднее, они никогда не платили), но когда их положение ухудшилось, в ней вновь проснулась жалость: «Мережковским плохо – закрыли им газ. Беда. Очень оба старые, жалкие и кривые», – писала она 3 марта 1941 года.

Тэффи испытывала особую неприязнь к Мережковскому. Он мог вести себя как исчадие ада: «А он такой злющий, что от него, как от каракатицы, вода кругом делается черной. Я ему руку не подаю – страшно. Еще палец отхапнет», – жаловалась она Зайцевым 7 октября 1940 года. Учитывая эту личную неприязнь, поражает, что Тэффи весьма терпимо относилась к его политическим взглядам (его предполагаемому сочувствию нацистам). На самом деле вскоре после празднования его 75-летнего юбилея 14 августа 1940 года она намекнула на антинацистские настроения Мережковского. Он говорил «очень хорошо», но «бестактно» (находясь в городе, оккупированном немцами) высказался по поводу политики: «Конечно, речь шла об “Антихристе”. Сами знаете каком, и о надежде, что когда антихристы сгинут, то святая Россия соединится со святой Францией». В более поздних воспоминаниях она смогла открыто отождествить антихристов с большевиками, «терзающими Россию», и немцами, «которые сейчас душат Францию» [Тэффи 2004: 216] («О Мережковских»). Письма и воспоминания Тэффи расходятся в том, когда изменилось отношение Мережковского к нацистам. В письмах говорится, что эта перемена обнаружилась к декабрю 1940 года, но в воспоминаниях она связывается с нападением Германии на Советский Союз в июне 1941 года и приписывается принципу: «хоть с чёртом, да против большевиков» [Тэффи 2004: 220]. Тэффи также категорически утверждала, что «никто не посмеет сказать, что Мережковские “продались” немцам. Как сидели без гроша в Биаррице, так и вернулись без гроша в Париж». И еще она отрицала антисемитизм Мережковского [Тэффи 2004: 227–228] («Зинаида Гиппиус»).

Гиппиус вызывала у Тэффи более сложные чувства. Как она признавалась Зайцевым, в «Мэзон Баск» Гиппиус, в несвойственной ей манере, заходила к ней побеседовать «и очень мила», но затем ее визиты в квартиру Тэффи стали почти что невыносимы. 7 октября Тэффи описала, как полуслепая и почти полностью оглохшая Гиппиус бесцеремонно шарила в ее вещах:

…схватит со стола карандаш и кричит: «А это у вас что?» Отвечаю: «Карандаш». – А зачем? – Чтобы записывать. – Что записывать? – Да все что нужно. – Сами купили карандаш? – Сама. – А зачем? И так без конца. Недавно влезла в мое бидэ головой и кричит: «А это еще что такое? Что вы там держите? Сахар? А у нас сахару уж нет». Прямо беда. Ничего не слышит, ничего не видит и качается на тоненьких ножках.

Однако со временем Тэффи начала ценить визиты Гиппиус и разговоры с ней. «Зина заходит ко мне, но говорим мы с ней на темы не временные, и это интересно», – отмечала она в июне 1941 года.