Ну, друг дорогой, пронзили Вы меня в самое сердце!
Помните, года два тому назад, сидя у меня на диванчике, беседовали мы с Вами на библейские темы и я говорила о Давиде. Я тогда уже начала о нем писать (больше о Сауле). Потом бросила. И вот теперь, освобожденная от еженедельной трухи, задумала продолжать, раздобыла с трудом Библию и расположилась… И – Ваше письмо.
Впрочем, этот случай был слишком незначительным, чтобы осложнить их отношения. Как бы то ни было, Тэффи более всего беспокоилась о Вале, которая не только страдала из-за необходимости жить в изгнании, но и недавно потеряла мужа, и с которой, как боялась Тэффи, ей больше не будет дано увидеться[638]
. 10 июля она отправила Вале свой «завет»: «Живи, создавай свою жизнь как можно лучше, думай больше о себе».Где-то в начале августа Тэффи перебралась в Биарриц, где встретила кое-кого из старых знакомых, в том числе две знаменитые литературные пары, Гиппиус и Мережковского и Георгия Иванова (1894–1958) и Ирину Одоевцеву. Сначала русские жили все вместе в гостинице «Мэзон Баск», что устраивало Тэффи: «Здесь живу дешево. <…> Нигде так не смогу устроиться. И не одна – много русских, т<ак> ч<то> от гостей нет отбоя», – сообщала она Зайцевым 27 августа. И все же условия жизни были сложные. Потребительские товары пропадали, военная ситуация становилась все более тревожной. Хуже всего было то, что Тэффи охватило внутреннее смятение. «Все больно, – жаловалась она вскоре после приезда. – Старость, одиночество, нищета, страх за близких – более чем страх – ужас». 27 августа она писала, что днем чувствует себя нормально, но «на рассвете – такой ужас смертельный и такая тоска неизбывная, что хоть об стену головой. И – одна в целом свете». Один из выходов заключался в том, чтобы уехать из страны, как предлагал ей один из биаррицких знакомых – литературный импресарио А. П. Рогнедов (ум. 1958), утверждавший, что может устроить ее отъезд. Она написала Зайцевым, что отказалась, объясняя причину: «Я слабая, хворая и старая и боюсь».
Отель «Мэзон Баск» закрылся в конце сентября или в начале октября, и Тэффи вместе с баронессой Раут и француженками, матерью и дочерью, перебрались в «дивную квартиру» на авеню де ла Рэн Натали. Впрочем, удобное жилье лишь выявило ее неспособность писать. «Вообще здесь для работы условия чудесные, – сообщала она Зайцевым в середине октября. – И не одна, и никто не мешает. Точно судьба решила мне показать, что не в обстановке дело, а просто пришел моей голове конец». Более того, когда наступила зима, оказалось, что квартира вовсе не такая «дивная». В ней было невыносимо холодно, и к 31 декабря Тэффи приходилось работать в кафе, «п<отому> ч<то> дома пальцы застывают и перо не держится». Ситуация с продовольствием тоже была скверной. «Чаю нет, – жаловалась она в декабре, – завариваю яблочную кожу. Пью мальт, но молока нет». Затем, в начале января 1941 года, разразилась катастрофа:
У нас уже две недели не топят. Нет угля. Мороз доходил до 12 град<усов>. Два дня тому назад проснулась ночью от какого-то шипенья. Зажгла лампу, смотрю – около двери плавают мои башмаки. Открываю дверь в
Бедствия Тэффи в Биаррице усугублялись тем, что у нее не получалось писать. «Литература брошена безповоротно», – заявила она Зайцевым в конце марта 1941 года. Но даже если бы она и могла, печататься ей было негде, и к прочим заботам Тэффи прибавилось беспокойство по поводу финансов. Однако деньги из внешних источников все-таки продолжали поступать, пусть и тоненькой струйкой: «Последние новости» выплачивали пособие по безработице; приходили пожертвования от филантропической организации Земгора; Валя передавала деньги, в основном через польских дипломатов из Виши[639]
. А еще оставалась надежда на помощь от соотечественников, обосновавшихся в Новом Свете[640].Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное