Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Стремительное возвращение Тэффи негативно отразилось на ее здоровье, но если предоставлялась возможность, слабое сердце не удерживало ее от появления на людях, потому что «от… лежанья человек мрачнеет и даже бесится», как писала она Буниной в ноябре[654]. Она редко встречалась с Зайцевыми, поскольку ее воскресшая привязанность к друзьям, по-видимому, не выдерживала более близкого общения, но довольно неожиданно сошлась с Гиппиус. «Из общих знакомых чаще всего вижусь с Зин<аидой> Ник<олаевной>, – сообщала она Бунину. – Она уже почти бестелесна, но так как ничего не понимает ни в каких тикетах и рационах, то с ней интересно можно поговорить»[655]. В воспоминаниях о Гиппиус Тэффи приводит больше подробностей:

Мне всегда было с ней интересно. И лучше всего, когда мы оставались с ней вдвоем или втроем. Третьим был очаровательный И. Г. Лорис-Меликов, старый дипломат, человек блестяще, всесторонне образованный. <…> Я ценила нашу дружбу. У Зинаиды Николаевны народ собирался по воскресеньям, но тесный кружок тайно – по средам. К ней можно было прийти, без всяких светских предисловий сказать то, что сейчас интересует, и начать длинный, интересный разговор [Тэффи 2004: 228].

Между тем подобные визиты становились все более опасны из-за участившихся налетов авиации союзников. Берберова пишет, что однажды вечером в октябре 1943 года, когда она была у Гиппиус, они со старым приятелем последней В. А. Злобиным (1894–1967) видели из окна кухни, как «летели треугольниками, как гуси, американские истребители и разбрасывали бомбы». Они решили спуститься в убежище, Берберова взяла под руку Гиппиус, а Злобин – Тэффи: «В страшном грохоте вокруг мы начинаем спускаться по лестнице (третий этаж), и вдруг я вижу, что мраморная лестница под моими ногами движется» [Берберова 2021: 489].

Жизнь шла своим чередом даже посреди такого хаоса – собственно, русская культурная жизнь оживилась, по-видимому, где-то в 1943 или в начале 1944 года. Среди прочего открылись или возобновили работу несколько театральных антреприз: «Театр без занавеса», «Русский драматический театр» (созданный балетмейстером Сержем Лифарём (1904–1986), Е. Н. Рощиной-Инсаровой и Евреиновым) и «Летучая мышь». Во всех трех ставились миниатюры Тэффи, и хотя она писала Бунину об этих затеях с иронией, она явно была довольна тем, что ее пьесы вообще играются: «…я торгую остроумием. Дешево, но бойко. <…> “Стыдно старой писательнице размениваться…” Ничуть не стыдно. Хоть бы что [было продавать]»[656]. Между тем в Русском драматическом театре произошло гораздо более значительное событие: в апреле 1944 года была возобновлена постановка «Момента судьбы», на этот раз – со счастливым финалом[657]. Как Тэффи сообщала Буниной 7 апреля, пьеса оказалась «несколько обескровленной от переделки в духе времени». «Но я ко всему отношусь равнодушно, п<отому> ч<то> у меня сердечные спазмы, а это удивительно утихомиривает в человеке всякий эстетический темперамент. Все суета сует»[658], – добавляла она.

К концу войны Бунин, в отличие от Тэффи, переживал творческий подъем. Впоследствии его жена вспоминала, что рассказы, вошедшие в сборник «Темные аллеи», появились «отчасти потому, что хотелось уйти во время войны в другой мир, где не льется кровь, где не сжигают живьем и так далее»[659]. В конце 1943 года Бунин отправил многие из них Зайцеву, сообщившему ему о заинтересованном издателе[660]. В феврале 1944 года Тэффи просила Бунина: «…прикажите Зайцевым дать мне прочесть Вашу рукопись “Темная аллея”» – обиженно добавляя, что сами они ей ее «не дадут»[661]. Он согласился и написал, как его расстроили смущенные замечания чопорного Зайцева и других по поводу этих откровенно эротических произведений. Он настаивал, что содержание рассказов «не фривольное, а трагическое», и 15 мая, прочитав некоторые из них, Тэффи согласилась с мнением Бунина, что эта книга «очень серьезная, значительная, мрачная вся от первого до последнего слова. Трагически безысходная»[662].