Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Накануне переезда Тэффи писала Вале о недостатках нового жилья – оно «будет дороже, чем здесь, комната хуже и жить труднее в смысле услуг». Ее опасения оказались оправданными, поскольку комната была маленькой, темной и душной, а в очень холодную зиму 1944–1945 годов жить в ней было почти невозможно из-за нехватки топлива. «Теперь главный наш бич – холод, – писала Тэффи Вале 24 января 1945 года. – У меня в комнате доходило до 0. Если немножко протоплю сучьями (они сырые), то доходит maximum до 6. На руках ужасные engelures[669] и ничего нельзя сделать – угля нет»[670]. В довершение всех несчастий Тэффи приходилось самой «чистить печку… и топить тоже», а это «значит… угольная копоть, куски угля в волосах, engelures и раны на руках. Ужас!»

К критическому положению с углем добавилась нехватка продовольствия и других предметов первой необходимости. 4 июня 1945 года Тэффи сообщала Вале, что «на рынке исчезли яйца, масло, мясо, рыба – словом, все», а когда через несколько дней они появились вновь, «все подорожало. <…> Масло с 350 за кило поднялось на 500». Достать одежду тоже было практически невозможно, и Тэффи пришлось использовать свои навыки шитья, чтобы ремонтировать то, чем она располагала. 24 января 1945 года она писала, что «сшила себе сама бархатные сапоги на меху», а потом хвасталась переделкой полученных от Красного Креста «двух старушечьих серых блузок», в результате которой они «оказались très distinguées»[671].

Валя часто отправляла матери посылки с едой, одеждой и другими товарами и в ответ время от времени тоже получала подарки от Тэффи. (Обе они, когда имели возможность, отправляли посылки и Гуле.) Подтверждая тезис Ю. М. Лотмана о том, что быт, то есть материальная сторона повседневной жизни, «заметен нам только тогда, когда его не хватает или он портится», после столь долгого периода лишений Тэффи придавала получаемым вещам возвышенное, даже поэтическое значение [Лотман 1994: 10]. О присланном Валей в конце 1944 года шерстяном белье она отзывалась как о «божественных штанцах, какие, наверное, носят на небе ангелы в зимних облаках». 18 июля 1945 года она заявила, что когда она носит присланные дочерью туфли, «пальцы [ног] могут играть рапсодию Листа».

Безусловно, Валины возможности тоже были весьма ограничены, и Тэффи приходилось искать другие источники помощи, особенно от заокеанских коллег. 9 января 1945 года, обнаружив, что Бунины получают посылки из Америки, она написала им: «Я не жду, потому что в Америке знают, наверное, что я умерла»[672]. Должно быть, русские американцы вскоре осознали свою ошибку, потому что в феврале часть ее продуктов была явно американского происхождения: «У меня есть манная крупа, – сообщала она Вале, – овсянка, маленькие американские коробочки, сухое молоко, кофе, чай, маргарин, какао, чудеснейший в мире твой шоколад, мед, немножко риса». Такие посылки помогли ей продержаться вплоть до 1947 года.

Несмотря на стесненные обстоятельства, вскоре в своей темной комнатке Тэффи начала принимать гостей. После войны круг ее знакомых заметно изменился, многие прежние знакомые умерли или уехали в Америку. Она продолжала поддерживать близкие отношения с Буниными, но, как она писала Вале в конце 1944 года, «уже давно» не виделась с Зайцевыми, потому что Вера сделала по отношению к ней «не хороший поступок». (В чем он заключался, она не объяснила.) Среди самых надежных новых друзей Тэффи были поэт Владимир Верещагин (Володя, 1888–1981) и его жена Мария (Марочка), которые постоянно поддерживали ее в последние годы жизни. Одной из новых знакомых была Умм-Эль Банин Асадулаева (1905–1992), писательница азербайджанского происхождения, писавшая по-французски под именем Банин, которая ярко описала комнату Тэффи, «загроможденную огромным, закиданным подушками диваном и разномастной мебелью, картинами, книгами. Здесь царил невероятный хаос, все было покрыто пылью. <…> А фотографии! Их было не меньше, чем книг; они стояли, лежали, висели повсюду…»[673] Именно в этой комнате произошла первая встреча Бунина и Банин, ставшей предметом его последней любви, или «поединка», как она называла их отношения.