Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Выйдя на террасу, Анна видит медведицу, которая дергает привязывающую ее цепь, и журит ее: «Разве можно надеяться? Надо ограничить своей волей, только тогда и можно жить. Только те и живут на свете, кто сумел ограничить зло своей волей» [Тэффи 1997–2000, 7: 262]. Затем она возвращается к себе и, вспомнив о сорока ампулах морфина, припасенных у нее на случай невралгии, размышляет о скорпионе, который, оказавшись в огненном кольце, жалит себя в грудь, тем самым по собственной воле сокращая свои страдания [Тэффи 1997–2000, 7: 263]. И тут ее пронзает мысль: «А вдруг это не его воля, не скорпиона? Вдруг это воля того, кто окружил его огненным кольцом?» Перефразируя Евангелие, Анна уточняет, о ком идет речь: «И волос с головы не упадет без воли Его»[783]. Она смотрит в окно на «тысячезвездный круг бессмысленного для нас и беспощадного неба» и думает: «Так вот, значит, кто окружил меня огненным кольцом!» Со словами «Пусть скорпион вонзит жало в грудь свою» Анна вводит себе морфий. Затем, что характерно Тэффи, часто сочетающей смех и слезы, героиня «улыбнулась горько, словно плача», и прошептала: «Да будет воля Твоя» [Тэффи 1997–2000, 7: 263].

Упоминание о жестокой силе, управляющей вселенной, свидетельствует о постоянстве представлений Тэффи начиная с ее первых стихотворений, но «Воля Твоя» отличается особой мрачностью; в этом рассказе безысходность и отчаяние царят во всей природе. Бескрайняя вселенная вызывает только ужас, нет ни намека на то, что смерть дарует слияние с трансцендентным величием, как подразумевалось во многих предшествующих сочинениях писательницы. Сам Бог предстает в образе жестокого охотника, огненным кольцом окружающего свою добычу, а потом безразлично взирающего на нее.

И все же… последние произведения Тэффи

«Воля Твоя» – то произведение Тэффи, в котором представлена наиболее горькая картина отношений человеческого и божественного, но это было еще не последнее сказанное ею слово.

Последние труды Тэффи свидетельствуют о том, что у нее до конца оставался проблеск надежды, что самые ценные для нее в земной жизни вещи – искусство, любовь к униженным созданиям – способны спасти и подарить вечную гармонию.

В июне 1949 года, примерно в то время, когда Тэффи работала над рассказом «Воля Твоя», ее пригласили принять участие в праздновании 150-летия со дня рождения Пушкина[784]. Она со страхом думала об этом проекте, но впоследствии рассказывала Вале, что ее выступление стало «триумфом», из-за которого «сейчас гудит весь Париж»[785]. В докладе (прочитанном Рощиной-Инсаровой) она описывает Пушкина как объединяющую силу – «единственную святыню, которая соединила нас всех, всяких инакомыслящих, от седовласого монархиста до комсомольца с красным галстуком»[786]. Обращаясь к пушкинскому «Памятнику» (1836), она рисует образ всех русских, устремляющихся к статуе поэта: к нему «тянулись тысячи тысяч рук, ожидая от него какого-то последнего несказанного и никем не слыханного слова». Это заставляет вспомнить ее лекцию «О единстве любви», прочитанную на заседании «Зеленой лампы», в которой говорилось о соединенных любовью людях, стремящихся к тому центру, где пребывает Господь. Таким образом, в конце своей долгой и полной страданий жизни – страданий, породивших сильные сомнения в благости Бога, – она поставила на место божества духовный идеал великого русского поэта.

Если в «Воле Твоей» усыпанный звездами небесный свод указывает на существование жестокого, неумолимого божества, то в двух последних опубликованных Тэффи стихотворениях путь к спасению предлагают простые земные создания. В «Письме в Америку» она проводит различие между реальной «коммерческой» страной и «голубой» Америкой. Как она ожидает, ее жители – «Ангелы гордые» и «святых осуждающий клир» – сочтут, «что побила рекорды я / Всех грехов, оскверняющих мир», но ее спасет медведь Серафима Саровского. Медведь объясняет ей:

Оттого что ты душу звериную
На святую взнесла высоту,
Что последнюю ножку куриную
Отдавала чужому коту,
<…>
войдешь ты, раба недостойная,
Как царица, в предрайскую дверь[787]

.

В центре стихотворения «Когда я была ребенком» также оказывается животное (хотя и приснившееся). Поэтесса вспоминает, как в шестилетнем возрасте ей приснилось, что она подружилась с тигренком, «пушистым, тепленьким зверем»[788]. Потом, когда ей было «под пятьдесят», «усталая и хмурая», в зоопарке она увидела настоящего тигра – это был «огромный зверище» со «зловонной пастью», но она по-прежнему настаивает на том, что ее детский сон был правдив:

Мы те же теперь,
Я – все та же девочка Надя,
А вы – мне приснившийся зверь.

Они навсегда соединятся в звездной ночи – не жестокой, как в «Воле Твоей», но проникнутой теорией Тэффи о мировой душе: