Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни

Я наклоняюсь над с кроватью и беру сестру Шейлы за свободную руку. «Как только придет священник, я сразу же пошлю его к вам».

На пороге своим вопросом меня ставит в тупик ее зять: «Думаете, это случилось, когда ее везли на «Скорой»? Она сказала, что ее жутко трясло».

Я останавливаюсь, чтобы поразмыслить над этим. «Не думаю». «Скорые» каждый день перевозят огромное количество людей, и обычно это не заканчивается перфорацией кишечника. «Скорее, это связано с ее нарушением свертывания крови, а также с проблемами, которые были с препаратами». Он кивает, затем снова откидывается в кресле, и я теряю его из виду в затененном углу.

Смотрю на Шейлу и ее сестру.

– Я еще вернусь. Зовите меня, если понадобится что-то от боли или… В общем, если что-то понадобится.

Люди по-разному реагируют на несчастья. Шейла и ее родные могли быть в бешенстве от того, что мы сразу же не заказали КТ и назначили ей антикоагулянт, не удосужившись сначала разобраться, из-за чего у нее болит живот. Они оказались не из таких, и все их страдания и переживания происходят главным образом без лишнего шума. Это их дело, и мне так только проще, однако я не могу не думать о том, идет ли это им на пользу. Пациенты, которые стараются держать себя в руках и ни о чем не просят, – прямые противоположности людям вроде Кандас Мур. Она как раненая фурия. Ей больно, и она нуждается в помощи, однако при этом стремится к справедливости и в какой-то степени жаждет мести. Кандас не может просто потерпеть. Она будет кидаться на всех и вся, не зная, кому действительно можно довериться, так как для нее нет ничего важнее ее болезни. Хотелось бы мне, чтобы я могла с каждым из своих пациентов подольше вот так посидеть, взяв его за руку. По-настоящему его выслушать. Думаю, это очень многое поменяло бы для Кандас, да и для Шейлы тоже. Я правда так считаю.

Один раз у меня выдался вечер, когда время нашлось. Моему пациенту, женатому мужчине за шестьдесят, здоровому и в хорошей физической форме, если не считать его лейкемии, сделали переливание пуповинной крови, и она не прижилась. Проще говоря, ему ввели стволовые клетки, взятые из пуповины чьего-то младенца, однако его организм их не принял. В конечном счете наступил день, когда он уже наверняка знал, что лечение оказалось неудачным, и, кроме того, мы все понимали, что его рак неизбежно даст рецидив и на этот раз его убьет. Он боролся с раком и проиграл, и от безысходности ему было невероятно горько. Он столько всего еще хотел успеть сделать в своей жизни.

В тот вечер, когда он и мы обо всем этом узнали, я была его медсестрой, и мне крайне повезло, что это был один из тех редчайших вечеров, когда я была почти не занята, хотя и не могу вспомнить, почему именно так вышло. Может быть, моих остальных пациентов забрали на обследование. Может быть, благодаря лечению их состояние пошло на поправку. Может быть и так, что они все попросту отсыпались.

Я провела немалую часть дня в палате у Джо. Я мало что делала и в то же время делала единственное, чем могла ему помочь: я слушала. Порой людям просто нужно выговориться, говорить одно и то же снова и снова. Джо так и делал, а я его внимательно слушала.

– Не то чтобы я злился из-за провального лечения – я просто разочарован.

– Жаль, я не до конца отдавал себе отчет, что это может не сработать.

– Я никого ни в чем не виню, однако рассчитывал на большее.

Он замолкал, а затем начинал снова с того, на чем закончил: «А что, если бы у нас не было той двухнедельной задержки в самом начале, – могло ли это что-либо изменить?»

Я почти ничего не говорила. Ему только и нужен был кто-то живой рядом, чтобы стать свидетелем его страданий. Он был в незавидном положении человека, стоящего на железнодорожных путях в ожидании поезда, и при этом прекрасно понимающего, что когда этот поезд придет, то он собьет его насмерть. Никто из тех, кого он знал, не мог быть в тот день вместе с ним – ни его жена, ни сосед, ни кто-то из друзей, – однако я сидела там и тихонько слушала, как он пытался, с помощью разговоров, превратить свою боль в историю, с которой смог бы смириться.

В конце смены я сказала Хелен – той же самой ночной медсестре, с которой я разговаривала сегодня утром по поводу Рэя Мэнсона, – что провела много времени в палате Джо и слушала его. Мне казалось, что смена выдалась очень простая, однако в то же время я чувствовала себя измотанной. На самом деле, нет ничего простого в том, чтобы помогать человеку, который начал свое путешествие от жизни к смерти. Английский поэт Джон Милтон сказал: «Но, может быть, не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет» (перевод Маршака). Эта строка частенько звучит у меня в голове на работе, где стоять и ждать – порой лучшее, что мы можем предложить нашим пациентам.

Сегодня, однако, совсем другой день.

Мой телефон звонит. «Тереза, хотелось бы узнать, когда у вас будет предписание на ритуксан? – Это из аптеки. – Мы хотим как можно скорее с этим разделаться, раз они не собираются повышать дозировку. Лучше бы не затягивать с бумагами».