Смерть в середине лета

Торговец антиквариатом. Ах ты, ловкачка, наделала тут шуму. (Поспешно останавливает Киёко, которая, кажется, собралась броситься вдогонку за первым покупателем.) Ладно, ладно, без паники, я сам в растрепанных чувствах. Значит, профессиональная танцовщица… (В сторону.) Да уж, представляю себе эти танцы!

Киёко. Помолчите и послушайте меня!

Торговец антиквариатом (опускается на ближайший стул). Да, я весь внимание. Молчу и слушаю. Но как это возможно, чтобы такая молодая девушка с таким прекрасным, прелестным лицом…

Киёко. Как раз об этом я и хочу поговорить – о своем прекрасном и прелестном лице.

Торговец антиквариатом (в сторону). Какими распущенными, однако, бывают современные девицы.

Киёко. Я любила Ясуси. А он меня.

Торговец антиквариатом. Тот молодой человек, застреленный прямо в шкафу?

Киёко. Да. Мы были любовниками. Но он бросил меня и ушел к госпоже Сакураяме, которая была на целых десять лет старше его. Он… Ему с его характером всегда больше нравилось быть любимым, чем любящим.

Торговец антиквариатом. Прям вот очень сочувствую.

Киёко. Я же попросила слушать молча. Может быть, это я своей любовью прогнала его, как знать. Может быть, он больше ценил не спокойную и открытую любовь, а секретную, беспокойную, пугающую. Он был таким красивым! Когда мы шли по улице вместе, все вокруг говорили: «Как они подходят друг другу!» Когда мы шли по улице вместе, голубое небо, роща в парке, пичужки в ветвях деревьев – все встречало нас радостью. И чистое полуденное небо, и звездный небосвод, как говорится, принадлежали только нам. Но всему этому он предпочел нутро платяного шкафа.

Торговец антиквариатом. Шкаф так велик и просторен. Возможно, там внутри тоже есть звездное небо, и луна восходит в одном его углу и закатывается в другом.

Киёко. Возможно, все так. Ясуси засыпал внутри, просыпался внутри, там же внутри ел. В этой странной комнате без окон, где ни ветерка, ни шелеста листвы, в этой комнате-склепе – заживо похороненный там, как в огромном гробу. Он и жил в гробу по собственной воле, еще до того, как погиб от чужой руки. В комнате наслаждений, в комнате смерти, окутанный запахом собственного тела, к которому подмешивалось послевкусие женского парфюма. Знаете, его кожа пахла жасмином.

Торговец антиквариатом (поддаваясь настроению). Но вместо цветов его гроб был устлан ворохом платьев.

Киёко. Цветы из кружев и атласа, мертвые, холодные цветы с удушающим запахом.

Торговец антиквариатом (в сторону). Молодец парень, я бы и сам не отказался так умереть.

Киёко. Он умер так, как ему хотелось. Теперь я понимаю это со всей ясностью… И все же, почему? От чего он жаждал убежать? Что подталкивало его к смертному концу?

Торговец антиквариатом. Какой смысл меня об этом спрашивать?

Киёко. Я уверена – он бежал от меня!

Оба молчат.

Киёко. Но почему? Бежать от меня, от моего прекрасного, прелестного лица… Будучи столь красивым, он, должно быть, не мог больше выносить красоту.

Торговец антиквариатом. Ох уж эти сетования пресытившихся! В нашем мире столько женщин, недовольных своими уродливыми лицами. А тех, кто оплакивает утраченную молодость, и того больше. Но сетовать, обладая и красотой, и молодостью, – это уже чересчур!

Киёко. Лишь он один сбежал от моей молодости и красоты. Отверг оба моих богатства, кроме которых у меня ничего нет.

Торговец антиквариатом. Твой Ясуси – не единственный, есть и другие мужчины. У него, скажем так, были весьма необычные пристрастия. Но если взять, например, такого человека как я, с абсолютно здоровыми предпочтениями… (Тянет к ней руку.)

Киёко (отталкивает его руку). Прекратите! Стоит желанию шевельнуться во мне при взгляде на лицо другого мужчины, и я цепенею от отвращения, будто увидела жабу. Посмотрите на меня хорошенько. Разве я не постарела?

Торговец антиквариатом. Не смеши меня. При такой-то молодости…

Киёко. Разве я не уродлива?

Торговец антиквариатом. Если ты уродлива, значит мир остался без красавиц.

Киёко. Оба ответа неверны. Скажи вы, что я стара и уродлива, не исключено, что я бы вам отдалась.

Торговец антиквариатом. Я немного знаю женскую психологию. Сейчас я должен ответить: «Что ты говоришь?! Ты стара и уродлива? Даже под страхом смерти я не готов на такую чудовищную ложь!» Что-то в этом роде?

Киёко. Замолчите! Это мое лицо, отчего-то привлекающее мужчин, до которых мне нет никакого дела… как бы мне хотелось содрать с него кожу. Теперь это моя единственная мечта, единственная фантазия. Иногда я думаю, что он полюбил бы меня всем сердцем, будь я отвратительным на вид страшным уродом.