Смерть в середине лета

Так или иначе, Мангику практически жил в этих возвышенных чувствах. Эмоции, льющиеся со сцены, превосходят все известные зрителям чувства, поэтому на сцене актер буквально излучает сияние. Можно, наверное, сказать, что это относится ко всем персонажам в театре. Однако среди современных актеров не встречалось таких, которые, как он, органично жили на сцене чувствами, далекими от повседневности.

«Очарование – суть оннагата. Но даже красивый от природы исполнитель утратит свои чары, если примется оттачивать движения. Сознательно стремясь к элегантности, он, напротив, покажется неприятным. Именно поэтому, если в обыденной жизни актер не проникнется женским сознанием, вряд ли он вообще когда-нибудь станет оннагата в истинном понимании этого слова. Чем более, выйдя на сцену, он станет пытаться воспроизвести женщину, тем мужеподобнее будет выглядеть. Вновь и вновь приходится повторять: вся суть в том, как актер ведет себя в повседневной жизни, не на сцене» (из «Листьев ириса»).

Важна обыденность… Да, повседневную жизнь Мангику пронизывали женская речь и женское поведение. Но у женщины вызванный ролью огонь постепенно таял, как тает жара возле воды, в привычной повседневности; Мангику же в обычной жизни был мужчиной, поэтому мечты и реальность словно разделяла кромка берега. Временная повседневность поддерживала временное пребывание на сцене. Масуяма считал, что именно это определяет характер актера, играющего женские роли. Оннагата – дитя, рожденное от аморального союза мечты и реальности.

3

После того как именитые старые актеры один за другим покинули этот мир, Мангику приобрел в артистической уборной абсолютную власть. Ученики прислуживали ему в гримерной, при выходе на сцену, когда они в ролях прислужниц неотступно следовали за Мангику – принцессой или знатной дамой, – соблюдался порядок старшинства, и за кулисами этот порядок не менялся.

Человека, который раздвигал шторки с нанесенным на них гербом семьи Санокава, настигало загадочное ощущение: в этой утонченной крепости не было мужчин. Даже члены труппы чувствовали, что здесь они среди женщин. Всякий раз, когда Масуяма по какому-нибудь делу заходил в уборную Мангику, стоило ему отодвинуть плечом шторку – еще до того, как шагнуть внутрь, – и возникало необычайно яркое, плотское ощущение, что он мужчина.

Иногда Масуяма по делам компании посещал гримерные девушек из ревю с их густым, пропитанным удушающей женственностью воздухом. Полуголые девушки, развалившись повсюду в разных позах, словно хищницы в зоопарке, бросали на него мимолетные скучающие взгляды. Однако при вторжении в мир актрис у Масуямы не возникало таинственной дисгармонии, как в артистической уборной Мангику; ничто в этих настоящих женщинах не заставляло его чувствовать себя особенно мужественным.

Члены театральной семьи Мангику не выказывали особого расположения к Масуяме. Напротив, он знал, что о нем сплетничают за спиной, обвиняют в неуважении, считают высокомерным из-за университетского образования. В мире кабуки знания, не подкрепленные талантом, не стоили ни гроша.

Если Мангику просил кого-нибудь об одолжении – конечно, когда пребывал в хорошем расположении духа, – он всем телом поворачивался от своего туалетного столика, с мягкой улыбкой слегка наклонял голову, и на вас смотрели его невыразимо влекущие глаза; в такие минуты Масуяма думал, что готов пресмыкаться как раб перед этим человеком. Сам Мангику, никогда не забывая про свой авторитет и дистанцию, которую следовало держать, ясно осознавал внушаемую им любовь. Будь он женщиной, взгляд дополняла бы пропитывающая все тело страсть; у актера, играющего женские роли, эта страсть проявлялась лишь мимолетным проблеском в глазах, но и его хватало, чтобы показать ту вечную женственность, что существует сама по себе.

– Не могли бы вы сказать это Сакурагитё, – (Мангику называл мастера пения и музыкального сказа на старый манер – по месту, где тот жил), – от своего имени? Мне ему сказать сложно, – произнес он, когда после окончания первой пьесы «Замок, защищаемый в восьми сражениях»[58], сняв костюм Хинагину и парик, в легком кимоно ненадолго устроился перед зеркалом. В средней пьесе «Терновник»[59] Мангику не выступал.

Масуяму вызвали по делу, и он ждал в артистической уборной, пока закроется занавес «Замка». Зеркало вдруг полыхнуло алым. Мангику, с шумом задевая театральными одеждами шторки при входе, вошел в сопровождении ученика и двух костюмеров, которые сняли с него и убрали все, что нужно; кому следовало удалиться – удалились, никого не осталось, только ученики устроились около жаровни в соседней комнате. Из громкоговорителя в коридоре раздавался стук молотка – работники на сцене приводили в порядок реквизит.

Представления кабуки в последнюю декаду ноября: по артистической уборной уже разносится пар отопления. Стекло мрачного, почти больничного окна запотело, в драгоценной вазе у туалетного столика плотно стоят белые хризантемы – Мангику любит эти цветы, связанные с его именем[60].