Смерть в середине лета

Масуяма не сомневался, что Мангику, пестуя свою любовь, использует во множестве те возвышенные чувства, которые играет на сцене. Рядовой актер переносит на сцену свои повседневные эмоции, но не Мангику. Он творит любовь! С той минуты, когда Мангику влюбился, душу его переполняет любовь Юкихимэ, Омивы, Хинагину и других героинь.

У Масуямы возникла тревожная мысль. Трагические чувства, что очаровали его еще в старших классах, возвышенные чувства, которые Мангику на сцене передавал одним лишь движением тела, воплощал их, закованные в ледяное пламя… эти чувства он теперь лелеял в обыденной жизни. И ладно бы только это, но объект его любви, хоть и обладает толикой таланта, – просто молодой, заурядной внешности режиссер, ничего не понимающий в кабуки. Любви Мангику достоин лишь чужеземец того же уровня, а не этот случайный путник, который вскоре покинет мир кабуки и никогда не вернется.

8

«Повесть о том, как оба достигли желаемого обмена» получила прекрасные отзывы. Кавасаки, который раньше мечтал в день премьеры куда-нибудь сбежать, теперь каждый день приходил в театр, критиковал ошибки, проходил на авансцену и за кулисы, с любопытством ощупывал сложный механизм под помостом ханамити. Масуяме казалось, что в его поведении есть что-то детское.

Критики вовсю хвалили Мангику, и Масуяма специально показал Кавасаки газеты с рецензиями, но тот надулся, словно капризный ребенок, и бросил резко:

– У всех актеров высокое мастерство. А спектакль не удался.

Масуяма, конечно, не стал передавать Мангику эти нелестные слова, и сам Кавасаки, встречаясь с актером, вел себя сдержанно. Тем не менее Масуяму раздражало, что Мангику, совершенно слепой, когда дело касалось чужих чувств, не сомневался: Кавасаки оценил его добрые намерения. Кавасаки в свою очередь тоже мастерски умел не понимать других людей. Это было единственное сходство между Мангику и Кавасаки.

Седьмого января Масуяму вызвали в артистическую уборную Мангику. Рядом с зеркалом стояла тарелка с маленькими рисовыми лепешками[67], лежал талисман, в который верил Мангику. Завтра эти лепешечки, без сомнения, съедят ученики.

Мангику, как всегда, когда был в хорошем настроении, угостил Масуяму сладостями.

– Я недавно видел здесь господина Кавасаки.

– Да, я тоже встретил его снаружи.

– Интересно, он все еще в театре?

– Полагаю, он останется до окончания спектакля.

– Он не говорил, будет ли потом занят?

– Нет, не говорил.

– В таком случае я хотел бы попросить вас о небольшом одолжении.

Масуяма принял самый внимательный вид, какой только мог.

– Слушаю вас.

– Сегодня вечером… Я имею в виду, сегодня вечером после спектакля… – Лицо Мангику вспыхнуло румянцем. Голос его звучал звонче, громче обычного. – Сегодня вечером после спектакля я хотел бы поужинать с ним. Не могли бы вы спросить, свободен ли он? Хотелось бы поговорить вдвоем о всяком.

– Конечно, я спрошу его.

– Извините, что обратился к вам с такой просьбой.

– Все нормально.

Глаза Мангику перестали бегать: стало понятно, что он украдкой изучает лицо Масуямы, пытаясь понять, о чем тот думает. Казалось, он наслаждается смятением Масуямы.

– Пойду сообщу ему. – Масуяма поднялся.

Едва Масуяма вышел в фойе, как столкнулся с идущим ему навстречу Кавасаки – случайная встреча в суете антракта, словно удар судьбы. В красочном фойе одежда Кавасаки выглядела несуразно, а его обычный заносчивый вид казался смешным в бурлящей толпе солидных и нарядных зрителей, которые пришли в театр насладиться спектаклем.

Масуяма отвел его в уголок фойе и передал приглашение Мангику.

– Интересно, чего он от меня хочет? Ужин, как-то странно… Сегодня вечером я свободен, так что могу пойти, но не понимаю, почему он меня пригласил.

– Думаю, хочет обсудить что-то насчет пьесы.

– Что, опять разговоры о пьесе? Я сказал уже все, что хотел!

В сердце Масуямы зародилось недостойное, беспричинное желание творить зло, будто у второстепенного злодея на сцене, хотя он сам не осознавал этого, не осознавал, что ведет себя сейчас как персонаж пьесы.

– Знаешь, приглашение на ужин дает тебе прекрасную возможность высказать ему все, что ты думаешь, на этот раз не стесняясь в выражениях.

– Но…

– Что, не хватит смелости?

Эти слова явно задели Кавасаки за живое.

– Хорошо, так и сделаю. Я знал, что рано или поздно представится случай поговорить с ним открыто. Передай ему, что я принимаю приглашение.

Мангику выступал в финальной сцене, поэтому до конца спектакля был занят. Представление закончилось, актеры переоделись и поспешили, будто уносимые ветром, прочь из театра. Мангику в пальто поверх кимоно и неброском шарфе стоял чуть поодаль от этой суеты и ждал Кавасаки. Тот наконец явился, держа руки в карманах пальто, небрежно поздоровался.

В помещение вбежал, словно вестник бедствия, ученик, который обычно выполнял обязанности камеристки.

– Снег пошел! – доложил он с низким поклоном.

– Сильный снег? – Мангику коснулся щеки рукавом пальто.

– Нет, совсем небольшой.

– До машины понадобится зонт.

– Слушаюсь!