Смерть во сне

Илья объезжал город Кобрин, стараясь сохранять максимальное равнодушие к местным пейзажам, расстилавшимся со всех сторон вдоль трассы. Он обещал себе, – как только проедет Тересполь, все восхищения прекратятся, и останутся только обыденное восприятие действительности и полное хладнокровие, в лучшем случае переходящее в критику. Внутри себя Илья старательно хотел победить человека, тоскующего по родине, влюбленного в ее обширные края, красивые панорамы, приятные глазу цвета и нежные повседневные картины. Он без колебаний открещивался от своего происхождения и почитал за правое дело такую перемену в себе и изменение статуса на гражданина и патриота другого государства, другого мира. Илья почти с презрением относился к истории России, которую толком не знал, но не было в его сердце более сильного чувства ненависти, чем ненависть к СССР и современной стране. Надо сказать, что из всей истории Илья только и мог ввернуть замечания про душащий свободу и погрязший в репрессиях СССР, и даже набираясь смелости думать о Второй мировой иначе, чем о войне за Отечество; до этого периода он знал такие имена как Петр I, Иван Грозный и Сталин, и на этом знания истории ограничивались. Про культуру России Илья слышал только слова хохлома и матрешка. Себя он классифицировал как либерала и свободомыслящего человека, а также сторонника принципов гуманизма, толерантности и свободы личности. Илья приписывал своей персоне исключительные качества, отделяющее его, почти европейца, от дикого народа постсоветского пространства (к слову, об этническом составе этого самого народа его знания ограничены лишь славянскими народами), и потому с насмешкой и внутренним чувством самолюбования смотрел на деревни, что стояли вдоль трассы. Он презирал ребятишек, игравших у дома в песке; насмехался над женщинами, синхронно крутивших педали велосипеда, направляясь в местный магазинчик за продуктами; презирал мужчин, которые поправляли забор у дома или на тачке вывозили сухую ботву из огорода, чтобы ее сжечь. Он смотрел на всех них свысока пролегающей трассы и не считал за людей. Ни одного из них. За всю долгую дорогу он успел прокрутить в голове множество самых одиозных мыслей, вплоть до той, что в любую секунду готов без объяснений развернуть машину и полететь назад, оставив отца, семью и родину, ведь, на самом деле, ему без них хорошо, а значит, и обратное верно. В своих заблудших фантазиях Илья представлял, как родители видят в нем врага и предателя и сдают его злобным людям из НКВД, не зная, впрочем, что такой организации давно не существует.

Показав российский паспорт на границе Белоруссии и России, Илья въехал на территорию своей страны, и здесь хочешь не хочешь, но сердце его екнуло, и возникшее волнение он насильно подавил, нажав на газ что было сил, и быстро разогнался за пределы ста сорока километров в час. Он летел по трассе в России, обгоняя фуры и неторопливых водителей и как будто даже наслаждался тем, что здесь-то он оторвется, здесь можно вести себя так, как хочется. Он не боялся штрафов, не боялся порицаний и, в общем, не боялся вести себя как последний человек. Дома можно.

Когда до родного города оставалось примерно пятьдесят километров, он, вопреки собственным надеждам, все отчетливее узнавал окружающие места. И как бы он ни пытался изображать удивление, граничащее с возмущением, как же тут все плохо, память не позволяла забыть те самые остановки вдоль дороги, кладбища, проезжие поселки и дорожные указатели то в одну деревню, то в другую. Где-то он даже бывал в подростковые годы. Вот и речка тянется по пути, тоже похожа на Западный Буг, но, вроде как, похуже она, грязнее да помельче, уж как-то он определил. И пока мчался Илья, обещал, как компенсацию, что притащился сюда, и будет здесь жить и вести себя так, как захочет. Очень уж остро ему захотелось показаться местным, порисоваться перед ними, вот я, из Европы, вот и машина у меня какая, вот и номера не ваши поганые, а со звездами, европейские. Вот и я сам, уже и два языка знаю и, если захочу, ни слова на русском не произнесу, понимайте меня, дикари, как хотите. А вот и девки все местные на меня глазеют, да все они курицы, пусть только смотрят, не больше, пусть обо мне грезят, а откажу всем им – ни чуточки внимании. Пусть местные мужики одичавшие смотрят на человека с большой буквы. Все увидят, кто я, все увидят, какой гость к ним в дыру пожаловал!

2.