В тот день он впервые молился. Просил на коленях, как только умел, сложив на груди трясущиеся от страха ладони. Вмиг он вспомнил всех ангелов, каких только знал. Христианских святых, апостолов, пресловутых отцов, сыновей и божественных духов. Пласид мысленно клялся, что отстроит за свой счет роскошную церковь, все состояние отпишет любому монастырю, только бы все обошлось.
Что творилось по приезде врача, мужчина уже не запомнил. Где‑то вдали, как сквозь пелену, стали хлопать дверьми, а толпа из слуг наконец поредела. И слова, что произнесла вошедшая в комнату Люси, Пласид не запомнил тоже. По одному ее лицу, впервые напуганному и красному от слез, он понял:
«Сказка закончилась».
Подойти к новорожденной он так и не нашел в себе сил. От одной встречи с доктором, вышедшим тихо из спальни, лицо хозяина дома повело болезненной судорогой. Внутри оборвалась последняя тонкая нить, на которой держалась его вера в судьбу. И в возможность прожить эту жизнь счастливым.
Свеча внутри погасла, в душе стало беспросветно темно. Уже не скрывая слез, Пласид вскочил тогда с кресла и закрылся ото всех в кабинете.
Он уснул за рабочим столом, уткнувшись в стопку с бумагами. Засыпал он долго, мучительно, все вздрагивая от чувства, что он падает в пропасть.
Пока сон его не стал крепким, месье де Фредёр все прокручивал в голове отдельные сцены. Как несколько дней назад он шнуровал Элизабет, не сумевшей нагнуться, ее прогулочные ботинки. Как еще до помолвки тайком он целовал ее за одним из деревьев в саду. И слушал счастливый, плохо скрываемый смех, пока в листве над их головами свистел ветер.
Отчаяние ползло от груди мужчины, как гангрена, и мешалось с той памятью, что хранили чресла, пальцы и губы. Пласиду не удавалось принять – женщина, которой он хотел посвятить всю свою жизнь, ушла из нее за жалких пару часов. Пласид засыпал, не прекращая уже спазматических, истративших все слезы рыданий, в тайной надежде выстрадать зараз всю свою боль.
Только к полудню на следующий день он отпер замок и дал столь очевидное распоряжение:
– Необходимо готовиться к похоронам.
На следующий день мадам забрала присланная церковью карета-катафалк. Сразу решили, что тело для прощальной церемонии обратно не привезут – нахождение новорожденной возле покойницы у многих вызвало суеверное опасение. А потому рано утром все слуги столпились на крыльце и около него. Пропустили, попятившись, двух мрачных мужчин с носилками. И любимую всеми умершую, чье лицо уже отдавало трупно-зеленым.
Во главе толпы слуг стояла Люси. Держалась она спокойно, едва не с армейской выправкой. С тем же лицом она провожала прежних господ – со старой четой де Фредёр она прощалась еще в начале работы. Тела она видела издали, толпясь средь камеристок в самом конце. А теперь хозяйку пронесли перед самым ее носом. Хозяйку, которой она пару лет назад отстирывала кровь с венчальной сорочки. И которой меняла платье, в котором та вчера почила.
Лишь после того, как под колесами зашумел гравий, Люси позволила себе выпустить на волю слезы. Месье де Фредёр наблюдал это из своего окна – попрощаться с женой он не вышел.
День похорон Пласид почти не запомнил. Одевался, садился в карету и трясся по кладбищенской дороге он, будто пьяный. Голоса и силуэты людей увязали для него в плотном ледяном мареве.
– Перед мессой вы можете попрощаться с супругой, месье, – тихо шепнул ему нанятый организатор похорон. – Священник прибудет позже. Сейчас у вас есть возможность побыть наедине или пригласить еще несколько близ…
Не дослушав седовласого мужчину в цилиндре, месье де Фредёр в одиночку направился в храм. Уже на ступеньках вдовец обернулся и увидел внизу десятки смутно знакомых людей. Кто‑то прикрывался от солнца брошюрами, кто‑то смахивал выступающий пот. Процессия старалась держать траурный вид, но получалось у многих прескверно.
Мужчина в цилиндре открыл ему дверь. И когда Пласид уже вошел, за спиной он услышал: «Мои соболезнования».
В церкви стоял полумрак. Солнечный свет попадал лишь на некоторые скамьи, пустующий вид которых еще сильнее давил месье де Фредёру на грудь. Воздух был душным и застоявшимся, от дыма церковных свечей кружилась голова.
Превозмогая себя шаг за шагом, Пласид подошел к гробу ближе, но едва не свалился, стоило в него заглянуть.
Ведь в гробу – Элизабет. Его Элизабет, в смерть которой он был еще не в силах поверить, лицо которой ему не по силам теперь было узнать. Мужчина метался взглядом по бледным губам и обтянутым кожей скулам. Впавшим глазам, зеленовато-желтому лбу и лежащим накрест рукам, в которые была вложена лилия. Ладонь Лизетт Пласид накрыл своею и сжал – некогда мягкая кисть оказалась холодной и жесткой.
«Почему именно я? – спрашивала иногда Элизабет, пока он, лежа у нее на коленях, любовался ее изящным лицом. – Ты мог выбрать из стольких завидных невест, почему я?»