Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Было такое в Турейке, неподалеку здесь, когда я связистом работал. Копали кабель. Наткнулись на немецкий лежак, ну, кладбище. Я сразу смекнул, что раз так лежат по одному, то, значит, кладбище. А у меня бригада была, талибы. Они не пьют, но денежку любят. Мы скинулись им, говорю: «Помогайте, надо достать их всех». Начали копать. Достают они кости, а я смотрю: ног нет, ног нет, ног нет. Весь ряд, сколько копаем, без ног. Ну, думаю, ладно, если одному взрывом оторвало, второму, но всем?.. А потом знакомый старик местный подошел: «Ну, вы хитрецы, кабель-то вон где проходит, а сами немецкое кладбище бьете? Чего нашли?» Я говорю: «Вот, пряжку нашел. В музей. Штык- нож, каску». И спрашиваю: «А чего они все безногие-то? Как они сюда дошли-то такие?» Я люблю, когда с юмором. Он говорит: «Да нет, они пришли-то сюда на своих двоих, это мы уже им отрезали». Как так?! «А, — говорит, — уже когда Нару освободили, после войны несколько лет прошло, сильный голод был». Короче, они откопали ноги этих немцев, отрубили их прямо в могилах, и потом дома на печках оттаяли, чтобы сапоги снять. Сапоги тогда были очень ходовым товаром. «Ты, — говорит, — попробуй проживи». Все сгорело: ни хлеба, ни одежды.

Я сам, между прочим, такую одну вещь достал. В доме у одних нахожу курточку. Знаешь такой цвет — фельдграу? Темно-серый, мышиный. В общем, у курточки пуговицы советские, а цвет какой- то странный. Мне стыдно спросить, неудобно как-то. А потом спрашиваю: «Можно поглядеть?» Они удивились, но разрешили. Я, как в руки взял, сразу вижу: клеймо немецкой спецприемки, там свастика маленькая и написано «W66A». То есть качество ткань прошла, можно из нее шить. Спрашиваю: «Чего это такое у вас?» Мужик и говорит: «Милый мой, здесь после войны столько этих шинелей и кителей валялось. Мы так мерзли, что сначала ходили прям в немецком. Потом к нам из военкомата ругаться пришли, мол, вы чего, вы немцы, что ли? Поэтому мы их обрезали, подшивали, чтобы цивильно выглядело, а то ведь все ходили в немецких шинелях».

Я потом и подумал, что действительно, когда у тебя и дом сожгли, и ходить не в чем — какая уже разница? Не знаю.

Я может тут и наговорил многое неправильно. Мне же и хорошие люди попадались в поиске, не только плохие. Столяров, например. Иду я как-то по лесу, грязный как чушкан — мы блины копали. Идет мужик навстречу такой, с бородкой, он художник и историк. Спрашивает: «Чем же вы занимаетесь?» Я говорю: «Да вот, ищем погибших здесь». Говорит: «Давай я тебе расскажу, где под Наро-Фоминском лежат два. Точно лежат, я покажу». Рассказывает: они со старшим братом во время войны в 41-м году были детьми. Ему было восемь лет, брату двенадцать. Сидят (это примерно где сейчас наша местная Красная пресня), 20 октября из Нары все свалили, немцы еще не вошли, тишина, ничейный город.

Те, кто остался, сидят, ждут. Войска уже отступили. И вдруг — машина тарахтит. Это наши отставшие части догоняли отступившие. А они же маленькие, не понимают, слышат: что-то тарахтит. Машина заглохла, а навстречу ей немецкие мотоциклисты. Дети спрятались. Заходят немцы, увидели их, говорят: «Берите лопаты». Взяли они, вышли, видят: разбитая машина (а он тогда еще не понимал, просто говорит — двое наших). Короче, говорит: «У телогрейки вата закручена, торчит белая, и кровь из нее красная капает». То есть, при вылете из тела скорость пули уменьшалась и вату вытягивала. Оба убитые.

Немец говорит им: «Яма, копай, засыпай. Наша территория, труп — плохо». Был октябрь. Ну, выдолбили ямку, положили их туда. А тот парень, которому двенадцать лет было, пока немец отвернулся, вскрыл у одного из убитых вещмешок, хотел чего-то взять. Немец увидел, дал подзатыльник: они не любили мародерство. Короче, захоронили с вещмешком, со всем. Немец им за работу отдал свою тушенку. И уехал.

А это все так и осталось, жили они там, потом во время оккупации под Боровск уезжали. Короче, когда вернулись, они это место огородили колышками и положили цветы. Таких много было могил: никто их не раскапывал, чтобы узнать кто в них. Потом они переехали, дорогу там расширили, и могила ушла под дорогу.

Я все это узнал, пишу сначала в военкомат, оттуда мне военком шлет резолюцию, что рядом проходит газопровод, высоковольтный кабель, потом еще и секретный кабель связи приписали.

Я опять строчу — у меня тогда уже были связи — что он меня обманывает. Он отвечает: «Да они уже захоронены!» Я спрашиваю: Когда, где акты?» Опять врет, что, мол, москвичи там работали, они нашли, всех захоронили. После этого как-то затихло.

Прошло лет десять. Там рядом какой-то богатенький дом купил, начали делать врезку к водопроводу около дороги. И нашли останки. Испугались, позвонили в милицию: мол, убитые. В итоге таджики их нашли, а мне никто не дал. Эти там все разворошили, испугались сами: ислам же исповедуют, а тут останки. В морг отвезли их. Следственная прокуратура начала уже думать, кто это. И я прихожу к ним со своими газетами: я даже в газеты про них писал. Ну и объясняю, что это бойцы.