Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Поверить мне поверили, но куда их в результате захоронили, так и не сказали. Тогда еще Столяров был живой, я ему рассказал, что мне не дали, а всё же их вытащили. И, главное, ведь и все документы были при них. А ведь Столяров еще и уверенно говорил почему-то, что они были именно нарские, местные. Наверное, они, когда отступали, заезжали: хотели забрать кого-то из родственников или просто увидеть, потому и задержались. Машина вернулась, видимо, кого-то забрать, может быть, семьи командиров были здесь где-то. И вот тебе — не дали. Ведь даже в прокуратуру ходил. Развернули бы мы осторожно документы. А военком обманывал сколько времени, столько бумаг мне написал: и газ, и водопровод, и все сети. Как сейчас помню, он мне говорит: «Ты знаешь такое слово — "вырезка"?» Говорю: «Нет!» — «Вот дорога идет, вот водопровод, у тебя между ними останки. Прежде чем останки доставать, нужно все коммуникации вынести на удаление зигзагом, чтобы ничего не повредить. Делать все это будешь за свой счет». Газовую трубу разрыть и нарастить! Говорит: «Сдвинешь — тогда копай, когда выноску сделаешь». До сих пор это убивает, сам факт, что я знал, а сделать ничего не мог.

Я же хотел тебе показать, где в Наре, в черте города лежат, закатанные в ямах. Но это уже все. Мне сам очевидец говорил: «Мы их складывали-складывали, складывали-складывали. Думали, что кто-то будет приходить и забирать, там же и гражданских убило». Про военных-то понятно было, что никто не придет: откуда угодно человек призывался, хоть с Новосибирска. Там есть такое место, где большая труба под железной дорогой, чтобы вода протекала, — туда их и складывали. И все знали, что там лежат, все говорили об этом, но потом, когда город освободили, пришла санэпидемстанция: «Вы знаете, что это эпидемия? Давайте доставайте».

Сунулись — а там уже все разложилось. Приказали засыпать. И всё. Я еще спросил у очевидца: «Как же их всех так?» А он говорит, что с минометов так били, что попадали и в военных, и в гражданских. Эти же минометные батареи того моего моряка[29] и накрыли. Моряк! Почему моряк? Хотя у нас морской пехоты вроде и не было. Но ведь по-разному попадали. Я сам в казарме рос рядом с тем местом, я знаю, как они устроены: прямой коридор и комнатки. Если их там немцы заблокировали, то ему уже не было выхода оттуда. Он, небось, затаился, надеялся переждать, но все равно нашли и убили. Я бы этот самый подоконник целиком вырвал оттуда! Понимаешь, какой критический итог? Погибает и адресует, завещает: «Живите счастливо».

Давай я тебе по почте пришлю рассказы тех, кого опрашивал? Я же опрашивал, чтобы выявить, где был бой, в какой яме убили, где захоронили. А, например, если начинается разговор, а он говорит: «Да не убили здесь никого». И начинает вспоминать, как он был во время войны под оккупацией сам. Я же все равно записывал! Но эта информация для меня тогда была пустая. Мне же по поиску все надо было. А там просто воспоминания, допустим, как у немца он своровал сигарету. Или как баба наша взяла и предала: наши прятались в бане, а немцы-то заняли эту деревню всего на неделю. Она возьми и ляпни, что у нее красноармейцы прячутся. Так они их почему-то зарубили топорами. Не застрелили, а именно зарубили. Я не знаю, почему. И ее потом все осуждали, что именно из-за нее зарубили.

А мой живой пример: у моей матери родственник был ездовым. Он попал под Вяземское окружение, только не ефремовское, а когда четыре армии окружили. И когда выходили — в повозку ударил снаряд, он остался валяться рядом с ней. Все уходили, кто был с ним знаком, все видели, что он уже все. А в штабе, если есть два подтверждения, что убит в конкретном месте, то, значит, так и есть. И она, родственница моей матери, получала на троих детей пособие, а тем, у кого кормильцы пропали без вести, — тем не давали. Приходили солдаты без рук, без ног, говорили другим женщинам: мол, твоего-то при мне танк переехал. А она говорит: «Написано "без вести пропал", потому ничего не дают». И так всю войну и было.

А потом пришел 48-й год, он возвращается, этот ездовой, оказалось — был контужен и в плен его взяли. Вечером — тук-тук, жена открывает. Сперва радость, а потом говорит: «Как же я буду дальше? Я получала пособие, мои дети живы. У той танком раздавило, а числится без вести пропавшим. У другой дети с голоду умерли. Что мне делать?» Есть такое понятие «мыза» — это как хутор, отдельно стоящие дома. В общем, она ему сказала: мол, не появляйся здесь, меня съедят те, у кого дети не выжили. И он действительно ушел туда жить незаметно, как будто он из плена не вернулся, а потом повесился с тоски. Он не мог перетерпеть все это. Он прошел лагеря немецкие. Наверняка еще и фильтровочный лагерь потом, раз в 48-м только вернулся. А потом пришел, а семья его не может принять лишь за то, что он остался жив.