Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

До этого он себе выписал билет старого большевика, что давало ему неприкосновенность. Удивительная личность, мерзейшая просто, негодяй, олицетворение Шарикова, документально подтвержденное. Но во время войны, будучи грамотным человеком, он понимал, что его подвесят за яйца партизаны, как только поймают, и он, видимо, часть информации сливал им через старосту. Староста тоже был связан с партизанами. Потом они оба сели. Но их выпустили после смерти Сталина. На Невском проспекте они как-то встретились, и Амозов в своей манере стал говорить: «Жаль, ты меня не нашел, я бы тебя отмазал». Это был патологический лгун, враль, маргинал и чудовищная личность. Но вот он в моем храме служил во время войны, население — немного людей вернулось из насильственной депортации — вспоминало его как героя. Потому что он въезжал всегда как боярыня Морозова: его возили немцы, они ему не доверяли. Умные, образованные контрразведчики прекрасно понимали, что перед ними негодяй, у которого нет принципов, который ради выживания работает на ваших и наших, но каждый раз он им сливал, сдавал, кого-то из наших. Это были расстрельные доносы, в частности отец Александр Петров в Гатчине был расстрелян по его прямому доносу. Потому что, когда тот приехал в Гатчину, старый священник вышел и сказал: «Да что вы его слушаете, он не только не благочинный, он даже не священник, речь его выдает». И этого было достаточно. Берзин, офицер КГБ в отставке, который занимается архивом Большого дома — я как-то подошел к нему и только назвал фамилию Амозов, — тот сразу сказал: «Предатель! Однозначно предатель! Надо снимать реабилитацию с него!» В общем, вот этот негодяй, единственный самосвят, откровенный предатель и при этом бывший мент, вот он оказался предателем псковской миссии.

И вот я этим храмом занялся. И так получилось, что решением нашего правительства и немецкого, напротив моего храма, в двадцати пяти метрах от него, было решено организовать крупнейшее в мире немецкое воинское захоронение. Так я оказался причастным еще раз к войне, но уже с другой стороны. И мы раскрутили это в крупнейший миротворческий проект между Россией и Германией. Я не побоюсь этого слова, потому что он включает в себя Парк Мира, восстановленный совместно храм, мой, Успенский, ну и вот это крупнейшее воинское захоронение, к которому мы отношения не имеем, но за которым следим пристально. Если что-то там появляется — ну, грубо говоря, если они ставят там крест в виде креста военного — мы немедленно просим убрать, потому что символики быть не должно. Весь этот проект — инициация нашего прихода. По договору 94-го года храм мой должны были взорвать и вместо него проложить дорогу к немецкому кладбищу. Но, поскольку мы находим немцев, а я христианин, то кладбище немецкое однозначно должно быть, это одно из дел милости внешней — предать усопшего земле — с мертвыми не воюют и мертвые сраму не имут. Судить надо живых и судить надо военные преступные организации режима. Кости судить бесполезно, кости должны быть похоронены. Без всякой романтизации, без всякой героизации, но предать земле — иначе мы не христиане, иначе мы просто выродки какие-то. Я защищал это кладбище немецкое от ветеранов наших, от фундаменталистов у нас в церкви, от коммунистов. Я стал главным наци, я стал главным предателем, коллаборационистом.

От немцев я защищал свой храм. Я сказал, что костьми лягу, вы его не взорвете и не пройдете. За это время я доказал причастность немцев к разрушению этого храма во время войны, нашел солдат саперного батальона, которые уничтожали его. Год назад мы нашли фотографии того, как немцы стоят в коротких штанах и смотрят, как саперы подрывают купола этого храма. Нашел наших людей, которые помалкивали, потому что они как раз были коллаборационистами, работали фельдшерами в немецком госпитале. Николай Кудрявцев такой, царство ему небесное, он молчал, но я его разговорил, он рассказал, что да, действительно немцы его подорвали, привезли взрывчатку... Но это было понятно, потому что кресты видны издалека, они служили ориентиром для стрельбы по аэродрому, который был непосредственно за храмом. И рядом большой транспортный узел — Мга. И большой госпиталь на 500 человек, крупнейший прифронтовой. Вот три объекта, по которым стоило лупить. Ну и кладбище было за колокольней, 3 500 их там похоронено у храма во время войны...