Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Это как раз были 346-я и 347-я дивизии, они там вместе стояли. Вот, наверное, то, что отец не доделал, то отношение к оставшимся там, оно в известном смысле, как некое, скажу высоким штилем, завещание, вот оно работает в отношении меня. Но отец, не отличавшийся могучим здоровьем, ростом, командирским голосом или еще чем-то, когда со сверстниками общался — у него был определенный круг друзей — я замечал, каким авторитетом обладал отец. Я не мог понять, почему. Он начинал вдруг говорить негромко — и сразу все замолкали. К его мнению очень серьезно прислушивались. Не будучи старшим, он как будто старшинствовал. И я понимаю теперь — это была война. Он был фронтовик. Ошибка в паспорте — деревенский писарь неправильно записал дату рождения — и он пошел семнадцатилетним воевать. И среди сверстников он был воевавшим человеком. Еще и ранение...

Только в подпитии отец вскрывался и говорил обо всем этом. У него были отдельные тягостные воспоминания... Я уже потом узнавал подробности, после его смерти. Там участвовали латышские легионеры против них, в бою. Он называл их власовцами. (Но они всех называли власовцами). Отец говорил: «Они шли, напившись самогона, в полный рост, и было ощущение, что они хотели, чтобы их свои просто прикончили, убили. А мы строчили». Для него это было очень тяжелое переживание, нравственно это мощное испытание. Там же Латгалия, там полно русскоязычных, и православных в том числе. Они шли и пели русские песни, он говорил, в полный рост.

Но о нем слишком много я сейчас не буду говорить, вспоминать об отце, хотя это неотъемлемая часть моего мировоззрения, вот эти рассказы, впечатления, ощущения, они ранние, с самого детства. И я дифференцировал, разделял, войну такую идеологическую, советскую, которую показывали, «ура-победную» и немножко лубковую, и ту войну, которую я ощущал от отца и его поколения. То, что он такой подавленный приходил с этих встреч ветеранов... Он отличался от привычного «имиджа ветерана». Скупо говорил о войне, мало и неохотно, уходил от парадности, митинги не любил, и видно было, что это глубинные переживания юности. Он там, в них, остался частично.

Я со школьной скамьи хотел священником стать, и это было, конечно, ужасом, позором семьи. Я был непонятным ребенком для родителей, хотя двоюродный дед тоже был священником. Но это вообще-то было невозможно, я же советский мальчик. Я отлично учился, они не могли понять, как это так: отлично учиться и стремиться в семинарию, о каком-то Боге говорить, еще что-то там. В общем, КГБ нас не пускал, питерских ребят, покровительства у меня не было. То есть было одно протежирование, владыки Никодима, но он скончался в год окончания мною школы, в 78-м году, поэтому я не смог поступить. И отложил эту идею. У меня был институт, я получил высшее музыкальное образование и переводческое. А потом перестройка вскрыла многие вещи, и уже можно было идти — сформировавшимся, тридцатилетним, с двумя детьми. В результате, может быть, я и достаточно поздно стал священником. Закончил семинарию, академию, учился восемь лет, двадцать лет служу в церкви.

Но и до этого, будучи псаломщиком, я уже участвовал в захоронении бойцов. Я занимался храмом, который оказался в прифронтовой полосе, оккупированной немцами. Тем не менее это ближайший к Синявинским высотам, ближайший к Невскому плацдарму храм. Пять лет я им занимался просто на волонтерской основе. Потом уже стал дьяконом, затем священником, но еще не имел никакого отношения к этому храму. И ровно пять лет спустя, 1 сентября, меня указом назначают уже настоятелем именно этого храма. Я был первым священником после расстрелянного в 37-м году моего предшественника, отца Александра Вешнякова. Но, правда, между нами встал еще один тип, который принадлежал к псковской духовной миссии и которого я отдельно искал, это была часть моей поисковой деятельности. Это такой Иван Васильевич Амозов, самосвят, бывший замначальника политотдела милиции города Ленинграда и области, осужденный за шарлатанство и подлог и все прочее в 34-м году. И всплывший на немецкой территории в 41-м году. Он выдал себя за священника, но его СД вычислило как ребенка, и он стал коллаборантом СД, работал на немцев.