Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Мама краеведением занималась, и потихоньку из краеведения перешли к поиску. Сейчас из этого всего вроде вышли, но все равно не отпускает. Как новлянская могила — никак от этого не уйти. А потом — история семьи. Я занялась родней бати и нашла человека совершенно случайно: он [Олег Всеволодович Лишин. — Ред.] несильно знал родню, принес нам чемодан с архивом, а там треугольнички. У бати был братик, который со школьной семьи ушел на фронт. 44-й год, граница Белоруссии, наверное, с Польшей — где-то там. Он меняет профессию и попадает в медсанбат — на этом связь обрывается. А он у родителей единственный сын. И вот я думаю: ну как так, вот она воинская часть, все понятно — забивай и смотри где. И я вижу запросы его родителей, запросы военврача. И ответ, что мальчик покончил жизнь самоубийством в этом медсанбате. И надо мной сейчас это висит как дамоклов меч. Несколько лет прошло, и я уже думаю: оно мне надо? Можно послать запрос в Питер — там есть архив медсанбатов и госпиталей. Можно... Что-то меня немножко останавливает, но, может, и надо начать. Они не смогли концов найти. Возможно, и я тоже не смогу, но мне про этого Валерку... Я про него мало знаю, про этого мальчика. Остались фотографии, отцовы письма. Я настроение чую этой семьи, хотя я их совсем мало знала и видела. Уже как будто сам себе только должен. Уже их на свете нет никого — кому бы это было значимо. А я вот сижу и чувствую: они стучат мне и стучат, где-то здесь. Надо взять себя в руки, найти время и написать хороший запрос туда.

Знаешь, мы знали с Сашкой одну женщину-адвоката — Евгению Варфоломеевну. Она из Клинцов, по-моему, родом, потом они в Кратово жили, отец там был каким-то начальником хорошим. Она в четырнадцать лет на фронт удрала с подружкой. Просто сели в эшелон и приехали на Смоленщину с солдатиками. И их оттуда не погнали, им дали автоматы, значки. А перед наступлением сказали: боевое задание — марш обратно в Кратово учиться. Такие боевые девочки. А мужики, видимо, поиграли с ними в войнушку немножко и отправили назад. Вся школа, говорила, на них бегала смотреть. И у нее братик старший: семейная байка была, что он погиб в Берлине и был танкистом. У меня мальчишка школьник, немец, все берлинские кладбища обошел в округе, ища это имя везде и всюду. Фига! А немцы народ скрупулезный. Ничё нету. Потом мама с дозоровцами по своим делам поехала в подольский архив. Я говорю: «Мам, мы Женечке обязаны — уточни информацию о ее брате, если это возможно». Она залезла: оказалось, не танкист, звание другое, а погиб он в Польше от случайного выстрела. Причем уже после Победы. И когда Женечка узнала эту историю, сидела на том месте, где ты сейчас сидишь, — она прифигела, потому что была красивая семейная байка, но узнала правду и узнала, где был похоронен. А знаешь, как это важно... И это — тоже поиск. Я с Мишкой Черепановым[96] в этом согласна — это тоже поиск.

Все заслуживают внимания. И этот, который под Вязьмой, шофер Витя из Москвы — мы больше ничего о нем не знаем, но информация же есть, что Витя из Москвы, шофер. Это тоже важно. А кто-то без имени. Тоже важно. Но какие-то детали о них знаем. Тот дед, который под Волоколамском нам показывал, Алексей Яковлевич, он, будучи ребенком, пришел ночью к раненым и с ними разговаривал. А утром они были уже замерзшие насмерть. Но он же с ними разговаривал! И я этот разговор чувствую, понимаешь? Они для него — живые, и для многих местных, которые вот с этими ребятками-смертниками, на которых уже даже немцы внимания не обращали: их ни в работу, никуда, доходяги окончательные. Но местные знали по именам некоторых. Значит, у них имена-то были. Они нам про них рассказывали: «Мы искали этот погреб, но его не нашли». А погреб был — бабы из погреба мальчиков этих вытаскивали и смотрели фотографии семьи у них из карманов гимнастерок. И они у меня из головы не выходят.

Сережка Симонян, который работал в Карелии по партизанской бригаде, он знает примерно даже места по тайге, где кто погиб, знает их по именам. Если удается в конкретном квадратике обнаружить останки — он знает, из скольких кто это может быть. Из четырех человек, из пяти, но он по именам знает, понимаешь? Вот здесь, говорит, нашли девочку, ее зовут так-то. Хорошо бы экспертизу сделать. Он их всех знает так, что называет в лицо. Он хорошо изучил архивы. Это партизанская бригада, конкретное количество отрядов, в отрядах — конкретные люди. Он изучил их биографии, он знает их родственников. Он прочитал гусаровскую книжку[97] от корки до корки, встречался с теми, что живыми дошли из этого похода, — он их всех знает. Он знает квадраты, где какие бои были, где когда стреляли, где свои расстреливали. Все это знает. Он этим болеет. Он не выдерживал, бросал, потом снова начинал. Кто-то к нему присоединялся, потому что один много не сделаешь. Тем более возраст — он 50-х годов.