Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Т. С.: Да взять хоть тот же Ржев, все места, где бои были: там обязательно были ребята, которые увлекались этими делами, оружие восстанавливали. В Москве целый бизнес был под это дело. Я думаю, что он и есть, просто теперь опасно стало. Поисковиков же и задерживали, и сажали. За ними следить-то проще всего, за поисковиками. Потому что понятно, что этот человек ходит в леса, по местам боев — значит, чего-нибудь да будет у него с собой. В конце 90-х прижимать начали, и в середине 90-х было.

А. К.: Помнишь этих ребят, которые бомбу вылавливали из Волги во Ржеве? Там же кого-то арестовали. «Бастион» называлась их организация.

Г. С.: Саперов-то не хватало, сам понимаешь. А ребята — кто из армии только, кто в саперных войсках служил. Они с железом имели же дело, у кого-то даже были музеи боевой славы. Для музея выносили экспонаты. Потому что на тех, кто втихаря принимает и восстанавливает оружие, еще выйти надо, поискать, а поисковики — они все на ладошке. Про всех поисковиков всегда все знают. Они все известны. Летом на вокзале за поездами с мест боев менты присматривают, кто выходит.

А. К.: Слушай, помнишь, Федорова же из Петрозаводска арестовали?

Т. С.: Даже в 60-е такое было, парня на вокзале в Вязьме задержали, мы его из ментовки потом вылавливали. То ли нож у него болтался на поясе, то ли еще что-то. А потом уже, когда вахты прошли...

А. К.: Потом уже и у нас было, что изъяли винтовки. У нас винтовки были просверленные, мы их просверлили. Пришли, забрали все.

Т. С.: Посадить же очень легко. Если кому-то там надо было это сделать, они делали[92].

[...]

ТАТЬЯНА СЕРГЕЕВА

Для меня все началось в начале 60-х: деревня Чепчугово, 242-й километр Минского шоссе. Копали сначала винтовки, потом нашли могилу шофера Вити из Москвы. С нами туда приехали бауманцы, и в день, когда на Красной площади захоронили Неизвестного солдата, мы хоронили Витю, памятник там же сделали, где сейчас мемориал. Вот это самое ранее, что связано с поиском. Тогда к этому отношение было чисто краеведческое. Было интересно, когда местные говорили: «Вот тут лежат люди, вот тут лежат, вот тут, вот тут, вот тут, вот тут...»

И когда эта информация уже через край переливаться стала, тогда стало понятно, что надо доставать. Местные про это говорили как про грибы или про ягодные места: там, там, там — эти люди, они все помнят, не забывают. И на этой волне мы поняли, что надо доставать, надо захоранивать по-человечески. Было отношение какое: что это работа. Кроме физической это работа с людьми, с этими подростками. Работа организационная, чтобы коллектив был, чтобы через дружеские отношения в отряде можно было донести и отношение к воинам. Наверное, это было самое важное, вокруг чего все и строилось.

По Коле Смирнову хорошо помню — мы года два или три искали его родню. Приходишь в домоуправление, а дома-то уже нету, его снесли — стоял на Большой Молчановке. Это был где-то 80-й год. И люди отзывались: они нам доставали домовые книжки, искали — им самим было интересно, они зажигались этим делом, хотели побольше информации достать. И когда человека находили — это такая радость была. Но это и до сих пор так. А потом узнаешь, что это за человек был, как у него и чего...

Вот эти письма, они сейчас попадаются — мама же семейный архив разбирает, забивает в компьютер. И эти письма — такое ощущение, что это все уже наша родня. Это как заново родиться, наверное, по второму разу. Крутое ощущение. Причастность временная какая-то, когда понимаешь, что не сорок лет после войны прошло, не пятьдесят, не сто, а это вот, вчера было. А после «Берега»[93] это стало еще более конкретно, потому что у меня мальчишки-то — они без вести пропавшие, так же точно. С этим же надо научиться жить. Если бы их нашли и были бы не фальшивые холмики, а заполненные, то было бы другое дело. Какое-то другое, внутреннее успокоение: что вот они, останки, здесь.

И я узнала об очень интересном обычае в те времена. Что если тонули или в лесу кто-то уходил и не возвращался, то делали эти фальшхолмики на кладбище и клали вещь человека. Из одежки, еще из чего-то... Ее закапывали. Это показывает, насколько важно иметь местечко, куда можно прийти. Поэтому все это не зря. Надо, чтобы душа успокоилась. А вторая, оборотная сторона всего этого — как Кондратьев Вячеслав говорил... Симонов же просил прах свой развеять на поле под Борисовым, где его первые бои были. Так и Вячеслав хотел, чтобы его подо Ржевом тоже развеяли. Какая-то другая, оборотная сторона — либо холмик на кладбище, куда можно прийти поклониться, либо сделать это в честь какого-то места, значимого тебе: пусть в виде праха, пусть перемешается. Но это все равно место.