Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России

Т. С.: У них такая шутка между собой была: «Только мы с тобой вдвоем и остались, кто не врет о войне». Это они так говорили друг дружке, но в те времена, где-то в конце 80-х, может быть, оно так и было. Белаш не вступил в Союз писателей — всех в гробу видал. Он не хотел никому подчиняться, ни перед кем отчитываться. И Вячеслав — со своим тяжелым характером. Еще будет ему кто-то диктовать, чего ему писать, а чего не писать. Он хотя и вступил в этот Союз писателей, но он был никому не подчинен. Врать бы не стал. Немца-то этого расстреляли, он на самом деле расстрелял. В книжке нет, а на самом деле расстрелял[84]. Понимаешь, хотелось видеть хоть какой-то хеппи-энд, хотя у Вячеслава-то их нет. Немножко лирики, немножко романтизма в его книжках есть. Но о войне он говорил и рассказывал, и писал, он не подыгрывал начальству никогда, не было такого. Романтическую нотку запустить — где-то такое придумает, но не в угоду другим, когда говорили что-то приукрашивать, этого не было. Даже когда с нами говорил, про «Сашку» рассказывал, мы выясняли, что и как, он рассказывал, что немца сам убил, но он при этом говорил, что очень хотел, чтобы немец выжил. Он так и говорил: «Этого мне хотелось». И вот мне, тогда тридцатилетней, это в голову запало. Ему не надо было ничего такого. А Белаша мы не видели даже, один раз он заходил. Мы все про него узнали через Берестова, через Кондратьева. Он с ними дружил. Потом уже познакомился со своей душеприказчицей, его редактором, которая публиковала его стихи. От них про него и узнали.

Как он жил: любил по бабам вдарить, влюблялся, выпить любил, шумные компании любил — все любил. Нормальный мужик такой. Закончил Литературный институт. Все было нормально, все ничего. А потом война его догнала — где-то с 70-х. И все. Начал прятаться. Остались у него самые близкие друзья — с ними и общался. Из однокомнатной квартиры своей сделал себе блиндаж, окна заклеил, амбразуры оставил. Ну и писал. Детей у него не было, семьи у него не было. Он жил этой войной с 70-х годов. Валентин Дмитриевич как мне говорил: до этого он был обыкновенный, был душа компании, любил посидеть, пообщаться, потрепаться. Все было замечательно. А потом закрылся и начал писать. И все. И пошли книжки. Встречались уже... Когда я была на вечере памяти, уже когда Кондратьев умер, какой-то был вечер памяти... То ли организаторы его просто так сделали, что они их объединили. Там и немножко про Белаша сказали. В доме журналистов это, по-моему, было. Мы с Ниной туда пошли. И я посмотрела: из тех людей, кто там был, их пальцами на одной руке можно пересчитать. По Кондратьеву это вечер был, да. А Белаша уже я вставила. И ведущие так обрадовались этому, что запустили кассету с белашовскими стихами, посвященными Кондратьеву. А у Кондратьева ведь есть единственные стихи, которые никто не знал, то ли «Русские дороги», то ли «Русские деревни»[85], что-то такое... Но тогда они прочли именно белашовские, посвященные Кондратьеву. И мне — я очень хорошо помню — очень хотелось дать понять, что, ну да, Вячеслава нету, но Нина-то есть — заходите, если что. Они там такие вещи читали — симоновские, кажется, стихи, посвященные мертвому другу. А тут Нина сидит живая. Ее и так-то не баловали особо, когда Вяч был жив. И я так посмотрела: что она там сидит, что не сидит — для этих людей все равно, понимаешь. Мне за нее стало обидно. В общем, друзей маловато было и у Белаша, и у Вяча. Характер неудобный, я так понимаю, что у одного, что у второго. Но друг друга они хорошо понимали...

А. К.: А он был с этими фронтовиками[86] в Литинституте, они все там учились. Но он не писал ничего.