Смертию смерть поправ

Нет, мне очень нравится, что царствие божие в нас самих, очень нравится человек, который сказал это.

§ 48.

Диодор:

Если в подобной способности земли производить ТОГДА животных некоторые начнут сомневаться, то египтяне со своей стороны доказывают это тем, что продолжается у них доныне.

Ибо в Фиваиде, в Египте, когда Нил разливается, от размякшей земли и от наступившего внезапного солнечного зноя, благодаря которому поверхность земли во многих местах гнить начинает, родится бесчисленное множество мышей. Таким образом, говорят они, можно видеть, что даже из земли окрепшей, когда воздух теряет прежнее свое строение и умеренность, родятся животные. А из этого можно заключить, что подобным образом и в первичном происхождении всех вещей различные виды животных родились из земли. Вот какого мнения были древние относительно первоначального происхождения всех видов.

§ 49.

Марк Аврелий:

Спящих, полагаю, называет Гераклит работниками и сотрудниками в мировом процессе.

§ 50.

Ипполит о Гераклите:

Он учил, что бессмертные смертны, а смертные бессмертны: жизнь одних есть смерть других и смерть одних есть жизнь других.

§ 51.

Быть может, как жизнь и смерть дерева дает нам возможность дышать в биосфере, так жизнь и смерть человеков дает возможность дышать в Х-сфере другому живому в мире ином?

§ 52.

Послание Павла римлянам, глава 8, стих 24.

Ибо мы спасаемся в надежде.

Надежда же, когда видит, не есть надежда, ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?

§ 53.

Юродством проповеди, безумством проповеди приходил ОН спасти верующих. И что может быть безумнее, что может быть ЮРОДИВЕЕ, чем сказать верующим и неверующим, что БОГ ИХ — СМЕРТЬ ИХ, и что ей надо молиться, для нее жить?

И я это говорю.

Мудрость моя мне нужна для вопросов, ответов нет в ней. Юродство мое отвечает мне через слезы и судороги рук, которые ищут слова. Но и мудрость моя и безумие мое суть дети ТРОИЦЫ, они едины, как едина жизнь-для-смерти, ибо смерть принимает нас, берет нас к себе, ЛЮБИТ НАС, какими бы мы ни были в жизни, как бы не грешили.

Глава девятнадцатая Тотем

Эдип раскручивал тропу к долине вниз, все вправо и вниз, и запахи звали и гнали его. Змеи показали ему много соли, он ел ее и бил своими короткими передними, бил ловко и размеренно, ПОДГРЕБАЛ россыпь в небольшие кучки, штук десять в ряд, играл с ними, мычал в них, и только потом уже лизал и вставал на длинные задние, и глаза свои поднимал солнцу, и что-то новое от этой возможности видеть солнце днем и звезды ночью кололось в нем, селило мятежность и неудобство в паху, он лизал это свое большое неудобство, но покоя не было, а только била еще сильнее пахучая дрожь, и он вставал на свои длинные задние, ревел одиноко, и штука его торчала до боли между ног, одиноким рогом торчала. Соль уводила боль в голову, которая крутилась туда и сюда, валилась за спину, играла с Эдипом в прятки, смеялась ему, качала его пьяного все вправо и вправо, и он кидался к стене, к опоре, все влево и влево, и терся белой шерстью в заплешины, и точил свои ножи коротких передних, когда бил их камнями о ребра скал, бился до искр, до запаха гарева, до жара своих несчастных копыт, чтобы потом быстро прикрыть их теплом свою одинокую штуку, которая замерзла там между ног и мешалась играм на солнце. Но избавления не было, и Эдип вроде даже знал, что его не придет ТАК, но все выл и выл, и гнал искры из камней, и в хрустящем ручье мочил жар своей штуки, потому что иногда казалось ему, что она болеет лихорадкой и потому-то ее бьет холодный озноб, и пусть вот ручей поможет теперь, успокоит меня, усыпит, вернет прежнюю гибкость и мягкость, которая по-прежнему есть ведь в хвосте сзади, а вот в этом, ДРУГОМ хвосте напрочь пропала. Ручей помогал и Эдип спасался в нем от жары солнца и от зова его, спасался-замирал сном, чтобы идти вниз по тропе запахов ночью, когда звезды сверху опускают прохладу, чтобы мог все же Эдип идти, чтобы не палило его вечно солнце в холод влаги, чтобы не валялся он все время, трудно дыша прикрытыми глазами на красном берегу ручья, чтобы не скреб своими передними, подпирая голову, УКРЫВАЯ голову прочь от солнца и его запахов. Эдип шел ночью и спал днем, измученно спал, непокойно, и судорогами бил ручей и валился много раз в него головой, пил свою жажду много и долго, и все же как-то выползал, как-то спасался, чтобы ночью идти за запахом, который гнал его вниз и шевелил желание, и Эдип кусал это свое желание в кровь, в более острую, а стало быть и спасительную боль. И чем ниже опускался Эдип, чем ближе он знал этот запах, тем неизбывнее и печальнее становилась его боль, открывалась невозможностью перестать, пугала незнанием избавления, которое вроде могло бы настать, когда я уже близко к цели, но не наставало, а росло все глубже и шире в дыру, в открытость совсем, и чем ближе и невозможнее запах, тем шире и глубже дыра, и не закрыть ее одиноким весенним зверем, одиноким в одинокую смерть.