Смертию смерть поправ

Мне представляется, что в данном романе Е.Л. Шифферс уже почувствовал возможность пойти по этому пути. Являясь человеком предельно требовательным и взыскательным, он в следующем произведении «Обрезанное сердце» очень резко определил ограниченность подхода, реализованного в романе: «Если кому-нибудь доведется прочесть мою книгу „Смертию смерть поправ“, я просил бы учесть ее буддистскую недостаточность, ибо мышление буддистское всегда суть мышление атеистическое, мышление о сверхматерии, даже если сам опыт познания старается быть достаточно полным, то есть включает в себя и мистику и рационализм. Буддистское познание отрицает субъекта, потому в конечном итоге ищет спасения в познании, что человек суть НИЧТО, НЕЖИВОЕ, а лишь сцепление в законе кармы тех или иных физических субстанций, — признавая человека и не признавая Бога, как живую Сущность, я входил в прошлой книге в неразрешимое противоречие».

Конечно, Е.Л. Шифферс лучше, чем кто-либо другой, может оценить границы того, что ему удалось сделать в том или ином своем произведении. Но с точки зрения единства его творчества (а я считаю, что в каждой точке своего творчества Е.Л. Шифферс обнаруживал удивительную тождественность самому себе, постоянно воспроизводящуюся цельность) я вижу в этом произведении выход за границы «буддистской недостаточности», по крайней мере в интонации, в намерении. Это выход заключается в том, чтобы поставить анализируемых героев и себя, через покаяние и обращение к Третьей Ипостаси Святой Троицы, под особого типа «сквознячок», где, в ситуации сверхнапряжения и испытания, на «человеческое, слишком человеческое» (Ф. Ницше) опереться не удастся. В таких ситуациях происходит «забегание в смерть», возвращение из которого может быть связано только со стяжанием животворящей благодати.

Контуры подобной программы продвижения намечены Е.Л. Шифферсом в религиозно-философских работах, но уже содержатся в некоторой исходной творческой интуиции, достаточно развернуто представленной в рассматриваемом романе. Основная альтернатива, реальный человеческий выбор заключается в том, желает ли человек участвовать в продолжающемся творении мира Святой Троицей и вступать через молитву и покаяние во взаимодействие с Третьей Ее Ипостасью. Альтернативой является, как сказано в философских отступлениях романа, «лишь высоконравственная система для жизни индивидуума БЕЗ его участия в строительстве бытия». В этом, втором, случае для человека либо уже все состоялось в прошлом и творческого участия в настоящем не требуется, либо он вообще не принимает молитвенного взаимодействия человека (святого) и Третьей Ипостаси. В работе «Вслушивание. Время славянофильствует» Е.Л. пишет: «Когда Лютер поднялся против папы, будучи доминиканским монахом, то есть, по-видимому, мыслившим все в тех же парадигмах „свершения в прошлом“, а не в предсказаниях об осуществляемом сверх-будущем („верующий в Меня, дела, которые Я творю, сотворит, и больше сих сотворит“), то он свел влияние ума и воли человека на судьбу Вселенной до минимума, ибо все уже осуществлено в „уме“ Творца еще даже „до“ призыва твари». Следует отметить, что подобный способ размышления является весьма распространенным. Все случилось в прошлом. Задача человека — лишь культивировать в своем сознании значимое событие из прошлого для своего спасения, но не дерзать и не включаться в участие в сегодняшних деяниях. Е.Л. Шифферс очень ясно показывает, что этот выбор безусловно является делом приватным и частным, внутренним, комнатным; он определяется свободой совести для каждого человека, но он, в том числе, делит народы, и, следовательно, реально структурой этого выбора определяется и политическая антропология.

Для Е.Л. участие через молитву и покаяние в стяжании даров Святого Духа и участие через крестную любовь в продолжающемся строительстве мира и его охране от того, чтобы земля не сгорела, составляет особенность русского сознания. Сознание, которое четко знает, что все погибнет, а поэтому «чем хуже, тем лучше», не является для него, с точки зрения базового архетипа, ни православным, ни русским. Очень важно, что принципиальные, важнейшие характеристики русского сознания выражает и предъявляет Е.Л. Шифферс, в теле которого соединяется кровь немецких, армянских и французских родов. Заподозрить его в русском зоологическом шовинизме просто невозможно — по той простой причине, что он отсутствует у него как материальный природный факт. И все в данном случае определяется гениальной чувствительностью к сформировавшемуся пространству православных святых, гениальных русских поэтов и философов, к миру сознаний умерших людей, находящихся в постоянном диалоге с Е.Л. Этот архетип русскости и высвечивает Е.Л. Шифферс через собственное видение, которым он делится с нами.