Смута в России. XVII век

На нижегородцев несомненно оказали влияние новые грамоты патриарха Гермогена. Во второй половине августа 1611 года, после того как войско гетмана Сапеги открыло часть ворот и башен Белого города для проезда, к патриарху снова сумели пробраться его доверенные люди из Нижнего Новгорода: Родион Мосеев и Ратман Пахомов. С ними патриарх Гермоген передал грамоту, ставшую политическим завещанием «Второго Златоуста», как его называли тогда. Со всею страстною силою одаренного проповедника он твердил об одной опасности, грозившей Московскому государству: «что отнюдь Маринкин на царьство ненадобен: проклят от святого собору и от нас». До патриарха Гермогена, томившегося во враждебном окружении в Кремле («и слышати латынсково их пения не могу», говорил он), видимо, дошли какие-то слухи о возможной присяге подмосковных таборов сыну Марины Мнишек царевичу Ивану Дмитриевичу. И он стремился побудить через Нижний Новгород все земские города, принявшие участие в создании Первого ополчения, чтобы они увещевали казаков от этой ошибки. Патриарх еще не отказывает полностью в поддержке подмосковным полкам, но уже разделяет их на «бояр» и «казацкое войско». У него есть определенное мнение, чем там занимается «атаманье» (введенное им словцо). Он просит церковные власти отовсюду — из Казани, из Вологды, из Рязани «чтоб в полки также писали к бояром учителную грамоту, чтоб уняли грабеж, корчму, блядню, и имели б чистоту душевную и братство и промышляли б, как реклись, души свои положити за Пречистая дом и за чудотворцев и за веру»[653]. Патриарх Гермоген «бесстрашныхлюдей», провозивших его письма, ни к чему иному, кроме самопожертвования, не призывал. Проповедь патриарха Гермогена достигла также Казани. Там в полном соответствии с патриаршей грамотой, «сослалися с Нижним Новымгородом, и со всеми городы Поволскими, и с горними и с луговыми татары и с луговою черемисою» и не позднее 16 сентября 1611 года договорились, чтобы «быти всем в совете и в соединенье, и за Московское и за Казанское государство стояти». Важный пункт этого договора состоял в противодействии казакам подмосковных «таборов», если они сами начнут выбирать царя: «а будет казаки учнут выбирати на Московское государство государя, по своему изволенью, одни не сослався со всей землею, и нам бы того государя на государство не хотети»[654]. Однако это еще не было то движение, которое мы связываем с именем князя Дмитрия Михайловича Пожарского и Кузьмы Минина.

Договоры между поволжскими городами, Казанью и Нижним Новгородом, свидетельствуют об их готовности к защите интересов всей земли от казачьего произвола. От этого еще было далеко до каких-то общих действий.

Тем ценнее личный почин самого Кузьмы Минина в организации нижегородского движения. Надо помнить, что человек, живший в Допетровской Руси XVII века, думал и действовал иначе, чем люди, позднее распрощавшиеся с опытом русского средневековья. То, что потомкам кажется невероятным, для их предков могло быть обычным и, наоборот; само собой разумеющееся оказывалось трудноразрешимой проблемой. Объяснить первое открытое выступление Кузьмы Минина (где бы оно ни происходило: в земской избе на торгу или в нижегородском Кремле) рационально все равно не удастся. Он нарушил своими призывами с объединению существовавшие представления, и чтобы его слушали и послушались, — для этого должны были существовать веские основания.

Проще всего связывать обращение нижегородского мясника с обстоятельствами времени, что и делается. Перед выступлением Минина со своей проповедью, в подмосковных полках появился «свиток» с видением «человеку некоему благочестиву, имянем Григорью», случившимся еще 26 мая 1611 года. Суть «откровения Божия» была в том, что если по всей стране начнут три дня поститься и молиться, то это очистит Московское государство. А когда за три дня будет построен новый храм «на Пожаре, близ Василья Блаженнова» в Москве и туда будет перенесена икона Владимирской Богоматери (в видении наивно полагалось, что она находилась во Владимире), то в этом новом храме чудесным образом будет явлено имя нового царя. Если же не будет сделано так как сказано в откровении, то всех ждало наказание: «аще ли поставят царя по своей воли, навеки не будет царь и потом горше того не будет». Правда, автор «Нового летописца» позднее заметит, что «в Нижнем же того отнюдь не бяше, и мужа Григория такова не знаху, и посту в Нижнем не бысть. Нижегородцы же о том дивяхуся, откуды то взяся». Однако как это видение, так и другое, — во Владимире, случившееся в семье Бориса, «зовомого Мясник» (какое совпадение с профессией Кузьмы Минина!) хорошо объясняют ту общую обстановку духовного напряжения, в которой начинал свое дело Кузьма Минин[655].