Сначала Россия, потом Тибет

Оживленная толпа слишком занята. Невосприимчивая к человеческому контакту, она толкается в тишине, не отрывая глаз от тротуара, будто каждая молекула стремится оказаться в пункте назначения раньше собратьев. Прогуливающийся иностранец ощущает странную изоляцию, своего рода враждебность, исходящую не от отдельного человека, который обычно любезен, когда к нему обращаются, а от безликой массы, претендующей на власть над индивидом. Так, наверное, чувствовал себя христианин в Константинополе в XVI веке, когда ислам был в расцвете высокомерия. И это первое, что должен осознать иностранец в России, если хочет по-настоящему увидеть Россию. Если он обоснованно не верит в ее цели и не вдохновлен доктриной и практикой марксизма как единственного средства спасения человечества, если не обнаружит в себе не только восхищение смелостью российского эксперимента и перенесенными при его проведении трудностями, но и убежденность в том, что сам охотно помог бы принятию его остальным миром: тогда, как бы он ни был преисполнен любви к человечеству вообще и к русским в частности, он враг России и, пока он здесь, сам находится среди врагов. Интеллигенция других стран ошиблась, поверив, что страны встретятся на полпути. Это невозможно. Спорт, интеллектуальные интересы, юмор или поразительное дружелюбие, вызванное водкой, создают ничейную территорию, на которую совершают вылазку обе стороны, чтобы похоронить догматы и обнаружить, что они представители одного и того же вида. Перемирие лишь временное. Бесчисленные книги о России, выпущенные за последние два-три года, производят противоположное впечатление именно потому, что экскурсионные туры, в которые отправились их авторы, просто продлевают перемирие на определенное количество недель, и впечатления, передаваемые этой литературой, совершенно обманчивы.

До поездки в Россию у меня не было предвзятого представления о таком положении дел, на самом деле безумная пропаганда, распространяемая политиками, обнадеживала, что личный контакт преодолеет барьеры, которые, как мне казалось, существовали только в воображении консерваторов. Обнаружив, что барьеры присутствуют на самом деле в форме религиозного фанатизма, требующего беспрекословной преданности, и что революционный жаргон, столь гротескный издалека, представляет жизненно важное вероучение, я был потрясен и даже восхищен. Кто в наши дни презирает тех, у кого есть цель, которой они следуют? Более того, это неизменно подбадривало. Меня, англичанина, рожденного со всеми преимуществами наследственности и возможностями, которые предлагает современный мир, весьма отрезвило то, что на меня внезапно стали смотреть как на отпрыска ядовитого гриба. Как путешественник, я признаю своеобразную пользу большевизма: уж он смывает слои самодовольства, накопленные за жизнь в цивилизованных, я бы сказал, слишком цивилизованных западных столицах. И в то же время пробуждает новую воинственную веру в будущее западной цивилизации и решимость никогда не жертвовать индивидуальной целостностью мышления перед славянскими идеологами, которые, найдя Спасителя на Западе, как мы нашли его на Востоке, ввергли бы мир в новые Темные века, чтобы подвергнуть испытанию его убеждения.

Хотя всё это дает пищу для размышлений, на первый взгляд государство рабочего класса, где собственность, удобства, качество и заработная плата сведены до минимума, может показаться скучным и угнетающим. Могло бы, но вы в неизменной России, где происходят исторические события, России, которая носит новый организм, словно плачущего, сосущего грудь младенца. Мать и дитя неразрывно связаны. За плачем и пролитым промышленным молоком скрывается великая страна, любящая размах и украшенная прежде всего замечательной столицей. Ни в Риме, ни в Париже вы не найдете ничего подобного московской Красной площади по красоте ее формы, цвета и пропорций. А что касается Кремля, треугольник зубчатых розово-красных стен которого образует кольцо протяженностью в два с половиной километра, чьи девятнадцать разных, но уникальных башен охраняют дворцы, церкви и казармы, там есть место как сокровищам прошлого, так и правительству настоящего. Кремль, этот зримый символ российской истории, находится совершенно за пределами предыдущего визуального опыта, настолько великолепен масштаб, в котором представлены цвет и фантазия.

Вдали от известных памятников мрачноватые торговые улицы на первый взгляд внимания не привлекают. То, чего им не достает в показухе, возмещается отсутствием полупохабной, полуснобистской вульгарности, без которой не обойтись для рекламы и продажи товаров на Западе. Те, кто знал этот город лет двадцать назад, с сожалением вспоминают лихие тройки, лотки со сверкающими драгоценностями и лавочников, кланяющихся покупателям у порога. Сегодня только самые важные магистрали вымощены как следует. Их планировали как «образцовые», с общеизвестной целью — произвести впечатление на иностранцев иллюзией процветания, ибо русские, несмотря на самомнение, страдают от тщеславия, как дебютантки на международной сцене.