Сначала Россия, потом Тибет

Сначала мы остановились у Антониева монастыря[194], где шла служба, которую проводил очень старый священник в золоченой ризе. Зажгли свечи. Прихожан насчитывалось чуть больше десятка. Священник, пошатываясь, зашел за иконостас, чтобы найти ключи от старой церкви, в которой еще виднелось несколько фрагментов неинтересной росписи. Оттуда мы поскакали галопом по насыпной дороге, продуваемой северными ветрами, пока не добрались до деревни Волотово[195]. Я искал фрески, и первым делом нужно было найти церковного сторожа. Нам подсказали, что сторож живет на краю деревни, в последнем доме. К несчастью, мы заехали не в тот конец, а потом вернулись обратно, по широкой улице между двойными рядами деревянных домов, каждый из которых был с одной стороны обложен сеном, чтобы защитить от ветра. В садах стояли высокие столбы, к верхушкам которых были прикреплены скворечники. Добравшись до нужного дома, мы застали только двух женщин, которые, хотя и были заняты хозяйством и разинули рты при появлении иностранца, пригласили нас в дом. Мы прошли через дровяной сарай и сели в кухне-гостиной. В углу, у окна, перед иконами горела лампада. На крючках рядом с плитой, у которой одна из хозяек пекла пироги с мясом, висели тулупы. Пока другая искала ключи, я осмотрел прялку, расписанную розами и запускаемую ногой. Собравшись, женщина села в сани ко мне на колени, и мы подъехали к церкви, дорожка, погост и окружающие деревья которой напомнили мне Англию. Внутри церкви тоже стояли строительные леса, что меня огорчило, ибо, в отличие от Нередицы, церковь была действующей. Воспользовавшись лесами, я вскоре об этом пожалел, потому что, когда стоял под куполом в двадцати метрах от каменного пола, содрогаясь от холода, конструкция закачалась. Я стал поспешно слезать, но не прошел и полпути, как послышался странный, необъяснимый гул, сначала отдаленный, потом всё ближе и громче, и, когда я спустился на землю, прямо над головой раздался оглушительный рев. Я отбежал от двери и посмотрел вверх. Со свинцового неба спикировали четыре темно-серых военных самолета с красными звездами под крыльями так низко, что я разглядел летчиков. Пролетев над пустой долиной за деревней и взмыв в небо, они исчезли в мгновение ока. Я повернулся к сельской церкви, построенной 580 лет назад, к темным елям, дрожащим на ветру, и к могильным крестам, которые могли бы сподвигнуть какого-нибудь русского Грея[196] сочинить очередную элегию. Я видел, как вооруженная мощь Советского Союза уменьшилась до точек и исчезла. Старая и новая Россия, меняющаяся, и всё же неизменная… Пробиваясь сквозь молчаливые деревья, снова падал снег, укрывая еще одним слоем могильные холмы. В самом Новгороде находится несколько небольших церквей, построенных в XIV веке. Мое любопытство привлекли две из них: Феодора Стратилата[197] и Спаса Преображения[198]. В их архитектуре странным образом смешались греческое и немецкое влияния. Хотя оба здания квадратные в плане и образуют византийскую апсиду на востоке, каждая стена каждого квадрата заканчивается треугольником, поддерживающим карниз двускатной крыши на западный манер. С другой стороны, из середины крыши, на пересечении ее четырех гребней, возвышается византийский купол. Внутри своды и арки греческой традиции сохранились без изменений. В церковь святого Феодора Стратилата я попал без труда и не спеша изучил ее росписи. В храме Преображения Господня получил неожиданный отпор. Дверь оказалась незапертой, я толкнул ее и уже собирался войти в неф, когда, словно тигрица из логова, выскочила «товарищ» в алом берете и захлопнула дверь у меня перед носом. Через пару минут я предпринял новую попытку. И опять на меня выскочила менада[199], но на этот раз я успел придержать дверь ногой, и ей оставалось только болтать и огрызаться, пока я рассматривал ее неприятное круглое лицо и удивлялся не тому, что в России разрешили аборты, а тому, что для этого появился повод. Наконец, увидев, что я сильнее и постепенно пробиваю дорогу в храм, она позвала на помощь, и к ней присоединился бородатый магог[200], чуть не сломавший мне бедро своей тушей, и вынудил меня отступить. Я тоже пришел в ярость и во что бы то ни стало захотел увидеть фрески этой церкви. Запрыгнув в сани, мы галопом помчались в офис музейного комитета, чтобы выразить протест. С искренним сожалением мне сообщили, что эта церковь, единственная из всех в округе, не входит в их ведомство, а восстанавливается по приказу непосредственно из Москвы. Помочь мне они не могли. Несмотря на их вежливость, прошло некоторое время, прежде чем отвращение, вызванное встречей со столь ужасным представителем рода человеческого, полностью испарилось. Позже, окольными путями и обещая не раскрывать источник, я узнал, что «реставрация», которой в то время занимались менада и ее спутник, заключалась в снятии золота с иконостаса или алтарной ширмы. Поэтому они не хотели впускать иностранца. Насколько оправданным было это нежелание, стало ясно только полгода спустя. Конечно, ничего не может быть разумнее, чем демонтировать иконостас, если церковь в конечном итоге восстановят и она будет содержаться в надлежащем состоянии в первую очередь благодаря фрескам — как это и было на самом деле, поскольку очень высокий православный иконостас неизбежно скрывает важные композиции в православной иконографии. Я рассказал о приключении и его причинах различным соотечественникам, скорее для того, чтобы завести разговор о путешествии, чем с какой-либо другой целью. Представьте мое удивление, когда следующей осенью я встретил на охоте друга, недавно вернувшегося с дипломатической службы в Каире, который заметил, что слышал мое сообщение о продолжающемся осквернении церквей в Новгородской области. Только тогда я понял, какие инструкции получила менада и почему каждый иностранец, самостоятельно путешествующий по России, рассматривается как потенциальный агент капиталистической пропаганды.