Сначала Россия, потом Тибет

В четверть восьмого я, незастегнутый, небритый и некормленный, с шумом ввалился в холл, где меня уже ждали другие пассажиры. Без четверти восемь мы тронулись в путь, пересекли подъем «итальянского сапога», где самолет изредка потряхивало, достигли самой южной точки Галлипольского полуострова[299] и час спустя приземлились в гавани острова Корфу на обед. В последний раз в апреле я провел здесь семь часов, рисуя зелено-желтый остров. А увидев его сейчас тускло-коричневым, расстроился. Лев Святого Марка[300] над нами напоминал о Венеции. Завязался спор с чиновниками, которые запретили нам доставать фотоаппараты, хотя мы видели, как группа немецких туристов деловито фотографировала на скале над нашими головами. Можно подумать, что сам факт путешествия по воздуху наделил нас сверхъестественными способностями к шпионажу. Чтобы уладить вопрос, я предъявил пропуск от греческого министра в Лондоне[301], после чего, к удивлению остальных пассажиров, меня провозгласили «другом Греции» и разрешили делать все, что угодно. Во время обеда сэр Джеффри Салмонд заметил, что, наверное, он старомоден, но «На Западном фронте без перемен»[302] — не та книга, которую можно оставить в гостиной. Бутчер с оттенком удивления ответил, что со всем подобным давно покончено, мягко намекая, не отстал ли маршал от времени? На что маршал авиации вздохнул: «Что ж, полагаю, гостиные бывают разными». Затем вспомнил, что Корфу когда-то был британским, и какими же чертовыми дураками мы были, когда задаром от всего отказались. У меня вертелась на кончике языка надежда на аналогичное восстановление целостности Кипра при помощи лейбористского правительства, но я был слишком доволен тем, что снова нахожусь в Греции, чтобы утруждать себя спорами[303]. Осмотрев итальянский моноплан «Дорнье-Вал» и французскую машину, выкрашенную в эстетичный оранжевый цвет, доставившую почту из Бейрута, мы облетели остров, чтобы увидеть Ахиллеон[304], дворец, построенный императрицей Елизаветой Австрийской, а позже опошленный кайзером. Затем мы продолжили движение на юг вдоль побережья, пока поворот на восток не вывел нас вглубь страны над плоской болотистой местностью. Узнав, что я хочу сфотографировать место гибели Байрона[305], капитан Стокс, пилот, пригласил меня в кабину, где я ступил на две алюминиевые платформы позади него. Пока я стоял, голова и грудь находились над ветровым стеклом, и, поскольку пропеллеры были расположены сзади, я мог спокойно оставаться там. Под нами простиралась вдаль болотистая равнина. Слева виднелись горы, справа — еще одни, между ними пятна воды отражали голубое небо. Вся земля излучала тот нежный розовый блеск, который и есть Греция. И вот он я, в свой четвертый визит за пять лет, прибываю по небу — не с порывом и ураганом, как можно было бы себе представить, а размеренно и обстоятельно двигаясь по голубому своду. За спиной раскинулись, как дом, огромные крылья, у ног сидел пилот, считающий излишним осуществлять более чем малейший контроль над столь рациональным и самодостаточным средством передвижения. Ощущение было превосходным и ни на что не похожим. Корабль всегда находится на воде, подвластный, более смиренный, чем самая смиренная волна. Наше гордое транспортное средство в безоблачный солнечный день не нуждалось ни в какой видимой поддержке. Стоя с непокрытой головой, опьяненный ветром, который трепал мне волосы и пробегал по коже под развевающейся рубашкой, я путешествовал как властелин вселенной, солнечный император.

Когда мы подошли к городу Месолонгион, я спустился с насеста в пространство между салоном и кабиной, где сидит радист. Здесь был иллюминатор, через который по свистку от Стокса я добился удачного ракурса, стараясь, чтобы на камеру не дул ветер. Радистом, который помогал мне, был мистер Стоун, по прозвищу Искра, поддерживавший мое хорошее настроение на протяжении всего путешествия. Его круглые глаза и маленький рыбий рот наводили на мысль о том, что он чем-то постоянно возмущен, пока лицо не расплывалось в улыбке, словно по встревоженной воде пробегала рябь. Вспоминаю о нем с грустью, потому что Стоун с механиком Пемброуком погибли в октябре следующего года, когда гидросамолет «Сити-оф-Роум» с четырьмя пассажирами на борту затонул недалеко от Генуи.