Снег

Что еще вокруг? Группа на сцене играет непонятную музыку с нелепыми, бессвязными текстами. Какой стыд. Есть же проверенный ход – придумай всего одну цепляющую, провокационную строчку, и всё – остальная часть песни подтянется. Но нет – эти будут до упора рифмовать «кровь» с «любовью», подражать своим кумирам и обманываться, упиваясь своей оригинальностью. План у всех один – «запишем альбом, поедем в турне и заработаем кучу бабок». Только вот распадаются такие группы еще в репетиционном гараже. Надеюсь, сегодня их не будут просить выдать что-нибудь на бис. Уж лучше включите местное радио с лекцией пожилого краеведа.

Что еще вокруг? Вокруг люди, делающие вид, что им хорошо. Что они получают удовольствие от этой задымленной, полумрачной атмосферы, от живой музыки, от общения друг с другом. Здесь все притворяются, здесь все актеры, играющие картонные роли светских львов и львиц, все врут, блефуют и лицемерят. А на самом деле, я уверена, у них на душе гадко. Темно, холодно и противно. Из-за одной причины. Одной на всех. Из-за одиночества.

– Да, мать, ты права, – шепчет Алиса. – Это жалкий, никчемный мир. Но нам еще не время его покидать. Еще нет.

– С кем ты разговариваешь? – говорит Бармалей. Он вновь наполняет бокалы. – Сама с собой, что ли?

– Лучше содержательно разговаривать с собой, чем вести пустые беседы с другими, – декламирует Алиса.

– Ого, так давайте поговорим о чем-нибудь интересном, – то ли обиженно, то ли возбужденно тараторит то ли музыкант, то ли поэт.

Подходит официант и раскладывает перед нами кальян.

– Это у меня частенько такое случается – мысли вслух, – оправдывается Алиса.

– И о чем же? – включается Малахов. – Что-то глубокое?

– О жизни после жизни.

– Хе-хе, – в голосе Бармалея восторг, – а ведь мы еще даже не курили. Так, подняли.

Чокаемся. И Алиса вновь делает смачный глоток, раздирающий изнутри мои мягкие ткани.

Куда ее гуси несут? Мое тело такой пьянки не выдержит. Ей надо было хоть активированным углем закинуться, если уж такие кутежные планы были, – всё бы на пользу пошло.

Малахов глубоко затягивает из кальянной трубки.

– Это моя самая любимая тема, – выдавливает он вместе с дымом. – После жизни… мы попадем… во второй класс.

Я удивлена.

Он передает курево подружке.

– Какой еще второй класс? – пищит та.

– Подробностей у меня нет. Первоклассники не знают, что проходят во втором классе, – Малахов укладывает туловище на спинку. – Но он есть. Потом будет третий, четвертый, пятый…

Девушка демонстративно выпускает дым. Подсмотрела, наверное, элегантные жесты у какой-нибудь киношной роковой дамы и теперь дует во все легкие. Ей бы больше подошло незаметно выдыхать вниз и поплевывать себе под ноги.

– Чушь какая-то, – брякает она и пренебрежительно передает мне трубочку, словно бросает кусочек из своей тарелки назойливой собаке.

Я и кальян никогда не курила.

Алиса цепляет на трубку мундштук, вставляет его мне в рот и делает вдох. Моя грудная клетка плавно расширяется. Мне хочется кашлять. Но легкие продолжают надуваться.

Она откидывает мою голову назад и неторопливо выдыхает. Объем поместившегося во мне дыма просто изумляет. Этой тучи хватило б на короткий ливень.

Продирая мое стянувшееся горло, Алиса говорит:

– Чушь занимает девяносто пять процентов того, что мы слышим за жизнь.

Мои новые друзья почему-то замирают, будто она изрекла глубочайшую мудрость, а не просто сотрясла воздух.

– Но второй класс входит как раз в оставшиеся пять, – продолжает Алиса, раздувая вместе с дымом таинственность.

Малахов отрывается от спинки дивана и подается вперед, видимо, ожидая каких-то новых откровений. И Алиса их ему накидывает не жалея:

– Зачем нужен первый класс в школе? Правильно – чтобы выучить буквы, цифры и потом переходить во второй, в котором ты уже будешь учиться читать слова и складывать числа. Это как жизнь существа, часть которой оно проживает как личинка, а после перерождения – как бабочка, но всё это едино. Вот так же и с нашей земной жизнью, она лишь первый этап нашего развития. Мы оставим наши тела и уйдем туда, где они не нужны.

У девчонки, которая зовется здесь Щепкой, сейчас такое тупое выражение лица, будто она только что выслушала нравоучения о вреде курения на латыни.

– Да, – захватывающе включается Малахов. – Только это тайна, которую скрывают уже тысячи лет.

– Тайна? Ага, щас, – дерзит Кожа-Да-Кости. – А вы тогда как об этом узнали?

– Мне дед мой рассказывал, когда я еще малым был, – Малахов показывает рукой свой рост от пола, из чего следует, что в детстве он был размером с тапок. – А ему его дед рассказывал.

Тут его история прерывается, видимо, из-за очевидной достаточности и непогрешимости доказательств. После чего взгляды перескакивают на меня.

– А я прочла в журнале «Космополитен», – говорит Алиса и передает трубку Бармалею.

– В журнале? – морщится глиста. И ее морщины складываются в буквы: С, У, К, А.

Ее писк остается без реакции, потому что в дискуссию вступает Малахов, с таким видом, будто у него с собой подлинная рукопись Книги Бытия с автографом и дарственной надписью: «Малахову от автора».