Снег

– Разница между нами в том, что ты не можешь и не делаешь, а я делаю, – говорит Алиса. – Могу – не могу, но делаю. По правилам русского языка нельзя ставить рядом слова «не» и «могу». Ты как сапожник без сапог, всё знаешь, всё понимаешь, но когда дело касается тебя самой, твоей собственной жизни, то ни с чем не можешь справиться, словно растерянная и беспомощная. Ты ищешь в жизни какой-то смысл, но никакого смысла нет. Нет смысла – прими это, просто найди себе дело по душе, и всё.

Мы идем под фонарями. Людей почти нет. Однако двигаемся мы не в сторону дома.

– Просто гуляем, – подсказывают мне мои губы. – Погода ведь сказочная.

И мы вприпрыжку топаем по снегу.

Алиса возбужденно размахивает руками, высовывает язык, ловя снежинки, и озорно скользит ногами с мелких горок.

– Чего тебе так весело? – говорю я.

– А тебя что, тянет в прорубь нырнуть? Ха. Или куда там тебя сейчас черти зовут?

– Никуда, – обиженно бормочу я. – А черт меня тревожит только один – ты.

– Как так? Я ангел. Я же тебя спасла, забыла?

– Ты оставила меня в аду, ты…

– Ой, не брюзжи, – перебивает меня она и ведет дальше.

Теперь и слушать меня не хочет. Мне остается лишь смотреть под ноги и наблюдать, как мои тени сменяют друг друга, пока мы переходим от одного фонаря к другому.

Мне становится как-то пусто. Не хорошо и не плохо. Такое же чувство меня настигает, когда я грызу семечки. Этот зацикленный монотонный процесс всегда меня успокаивал, вытеснял из головы мысли, оставляя блаженную тупость и отстраненность от всего. Пожалуй, это был один из моих персональных антидепрессантов. Не убойной силы лекарство, конечно, но хоть что-то.

Кто-то, возможно, достигает подобного покоя, считая овец перед сном. Мне такое не помогает. Зачем мне считать овец, если я знаю их точное количество – их ровно 5501, я пересчитывала дважды за ночь, поэтому уверена на 100 процентов. А вообще, нормальные люди овец не считают, если только они не пастухи.

Моя бессонница могла бы приносить пользу, будь я каким-нибудь ученым, ищущим лекарства от неизлечимых болезней. Но длинными ночами я просто роюсь в мрачных лабиринтах своей души, постоянно встречаясь там с призраками и прочей нечистью.

– Чем займемся? – спрашивает Алиса.

Ого. Она что, со мной советуется?

– Не знаю. Я считала, ты у нас главная.

– Нужно ощутить что-то приятное. Какой-нибудь плюсик, пусть даже небольшой.

Мы вдруг останавливаемся.

– Я думаю, нам нужно сделать себе подарок, – говорит она.

Мои глаза сфокусированы на витрине, около которой мы стоим. Это тату-салон.

– Что за подарок? Тату?

– Ага.

– Я не хочу тату, – протестую я.

– Они и ночью вон работают, смотри, 24 часа, написано.

– Я не хочу!

– Да не ссы ты, – Алиса двигается дальше по тротуару, мимо витрины. – Не сегодня.

Пронесло.

– Просто я еще не знаю, что наколоть. Может, крылья на спине, а? Или цветок? Или череп какой? – говорит она.

– Ты точно из меня пирата сделаешь.

Мы бредем дальше, только уже ленивее. Может, она устала наконец?

Мне самой уже хочется домой, свалиться на кровать и, закрыв глаза, представлять, что я приняла смертельную дозу яда – усну и никогда больше не проснусь. Но всегда, сука, всегда чертов будильник делает мне утреннюю дефибрилляцию, возвещая о начале нового круга и вновь запуская мое многострадальное сердце. И снова возвращает меня в ад, который все почему-то называют земной жизнью.

Уже не знаю, что будет завтра, не знаю вообще, что и как, но совершенно определенно сейчас я хочу домой.

Впереди, неподалеку, останавливается такси, и из него выходит молодая женщина. Алиса наблюдает за этим, и я вместе с ней.

– Хочешь поехать домой на такси? – интересуюсь.

– Нет. Всё еще хочу сделать нам подарок.

В руках у женщины сумка.

– Вот именно, – говорит Алиса. – Тебе нравится ее сумка?

– Я не люблю сумки, предпочитаю всё носить в карманах.

В этот момент Алиса начинает разбегаться в сторону дамочки. И, поравнявшись с ней, резко вырывает у нее сумку.

Всё это длится какие-то мгновения. Но я отчетливо вижу каждый кадр, будто листаю сотни фотографий, запечатлевшие отбор ручной клади. Вот моя нога всаживается в снег около машины. Вот удивленный взгляд женщины-жертвы, наверное, полагающей, что я решила успеть перехватить такси и хочу проскочить сквозь нее. Вот моя клешня обхватывает ручку сумки. Вот охреневший взгляд женщины-жертвы, наверняка уже полагающей, что происходит что-то неправильное. Вот мой грабительский рывок. Вот высвобождение трофея из рук хозяйки, в этот момент ставшей уже бывшей хозяйкой. Вот моя нога всаживается в снег, вот вторая нога всаживается в снег метром дальше, вот я бегу. Здесь уже смена кадров перед моими глазами возвращается к обычной частоте, однако панорама яростно трясется.

Мы несемся бешеной лошадью.

Меня накрывает тревога.

Я бегу. В моей руке чужая сумка. Доносится крик ограбленной мной женщины. У меня шумное, порывистое дыхание.

– Не ссы, – пыхтит Алиса, – не поймают.

И мы мчим, пробивая редеющую снежную завесу.

Теперь я самоубийца-воровка.

И зачем это? Зачем? Ради чего? Это, что ли, плюсик? Кому стало приятно? Мне – нет. Мне стало хуже.